Глава 10

Наутро следующего дня Надя с отцом пришли в помещичий дом, как и договаривались, пораньше. Но напрасно. Их в дом не пустили. Какой-то грозный старикашка (то ли сторож, то ли лакей) озлобленно рявкнул: "Не велено. Еще отдыхают!" Наденька испугалась и спряталась за спиной отца. Ей вдруг этот дом стал страшным и неприятным. Девочка прошептала: "Па, не хочу, пошли домой" Захар растерялся, ничего не мог понять: "Та шо таке? Нас барыня просила прийти" Потом повернулся к дочери, присел, обнял ее, вытерев теплой шершавой рукой мокрые от только что выступивших слез глаза. Успокоил ее: "А ну их к бесу! Пишлы, дочка, додому. Не велике цабэ, шоб ше ходить да кланяться"

И, расстроенные оба неожиданным поворотом, молча, пошли обратно. У ворот повстречался им лекарь Хона Абрамович. Он по обыкновению своему всегда ранним утром семенил к своим дворянам. Издалека завидев мужика с девочкой, заторопился и громко, слегка картавя, весело спросил:
- Что же это за гости такие ранние к нам пожаловали?
Захар хотел было пройти мимо, да тотчас узнав дохтура (так на селе врача называли), решил поделиться с ним.
- Доброго вам здоровячка, панэ дохтур!
- Здравствуйте, люди, добрые. Чьи будете?
- Да мы из Чередникивщыны, хуторские, шо за речкою...
И рассказал ему Захар о приглашении и о встрече непонятной. В ответ еврей лишь рассмеялся.
- Не беда, не беда,- похлопал Захара по плечу и, наклонившись к девочке, спросил,- а тебя как звать?
- Надя, – тихонечко промолвила она.
- Значит, Наденька... Очень хорошо.- Весело подхватил лекарь, выпрямился, заложил руки за спину и все так же весело разъяснил.- У нас "рано утром" – это часиков в девять. А нынче ­восьми еще нет. Так что, батенька, вы уж не обессудьте. О приглашении я знаю и очень, скажу вам, очень рад. Сейчас мы пройдем в дом и все уладим.
- Да боязно... - Хотел отказаться Захар, но лекарь быстро подхватил его под руку и увлек за собой к парадной двери большого дома.
- Ничего, ничего, все будет хорошо.- Сказал, подергав у двери ручку колокольчика. (Захар же стучал в дверь кулаком.) Дверь медленно отворилась, тяжеленная, дубовая, резная. У порога стоял все тот же сердитый старик. Поклонился врачу.
- Ты чего же, мил человек, не пускаешь людей в дом?
- Так я ж не знал. Думал – бродяги какие.
- Погоди, вот барыне пожалуюсь, будет тебе.
- Так я ж не знал.
Отец и дочка еще долго-долго сидели в какой-то пустой маленькой комнате. Пришла служанка, отвела их на кухню. Там вкусно, сытно накормили, отцу и водочки налили. Потом все та же служанка снова повела их – то по коридорам, то по лестницам. Завела в большую, красивую, светлую комнату. Велела садиться. Как-то сразу вошли барыня, за нею – барин и лекарь. Отец с захмелевшей улыбкою привстал, теребя в руках узелок Наденьки и свою шапку. Надя тотчас соскочила и ухватилась за отцовский тулуп.
- Доброе утро, Захар. Значит, привел?
- Да ось, як вы просили.
- Не бойся, у нас ей будет хорошо. И тебя за дочку не обидим. А теперь иди с богом. Коль что надо будет, приходи, не стесняйся.
Захар только и успел присесть да обнять дочурку. Поцеловал, почему-то прослезился и шепнул на ушко: "Ты не бийся, якщо лыхо якэ, зразу тикай додому. Я тэбэ никому не виддам”. ­Сунул ей в руки узелок, поклонился и хотел было идти, но подошел лекарь, молча отдал Захару узелок: "Не нужно" Взял за руку Наденьку и увел вслед за барынею и барином.

Глава 11

Барин – помещик, столбовой дворянин, боевой офицер, полковник Николай Антонович Беспалин – редко бывал в поместье, лишь изредка, несколько раз в году, приезжал отдохнуть после утомительных военных походов, о которых он почти никогда и ни с кем не делился. Но с каждым приездом домой жена замечала то новые морщины, то – седины, то свежий шрам (сколько их на теле он и сам не помнит, а вот она – Ирина Александровна – помнит все до единой его царапинки). К детям, к мальчикам своим, он относился сдержанно сурово, но очень их любил. Они-то в основном и росли возле него в С.-Петербурге и только, когда Костик захворал, отпустил его домой вместе с матерью.
В ранней юности Николай Антонович был сильно влюблен в Александру Суханову, дочь его командира генерала Суханова (тогда он только получил офицерские погоны). Любовь была взаимной. Но так вышло, что генерал попал в опалу, ушел в отставку и уехал за границу вместе с дочерью: куда - неизвестно. И только через несколько лет Николай – молодой поручик, – будучи с полком в Европе, встретил Сашу. При встрече они больше молчали, все слушали молодого гитариста, одиноко сидевшего на безлюдном скалистом берегу. Она не изменилась: все такая же красивая, молодая, но – замужем... за испанским вельможею. У Саши рос сыночек...
С того времени у Николая и юность окончилась, и всякий интерес к гражданской жизни.
Вскоре получил письмо от отца. Тот сообщал, что болеет мама, что завод он строит. Звал домой погостить: соскучились по нем.
Вернувшись с полком в Россию, он взял отпуск на несколько дней, дабы навестить родных. Дома Николай встречает в имении скромную, высокообразованную, совсем еще юную девушку: "Вы кто? – Я - Ира".
Через год они поженились, и Николай увез молодую жену в Санкт-Петербург. Там родился первенец Дмитрий. С годами как-то все само собой определилось. Ирина Александровна оказалась хорошею мамой и хозяйкой. Но ее тянуло в имение, а Николай – то в полк, то в офицерский клуб... Когда имение опустело (отец Ирочки уехал за границу лечиться, а родители Николая умерли), Ирина Александровна безвыездно поселилась на Украине в фамильном имении мужа. Здесь и Костик родился.
Николай Антонович обычно приезжал домой со своими друзьями (офицеры, актеры, цыгане), особенно в последнее время. А в этот раз – один. Намеревался побыть дома подольше, до полнейшего выздоровления Константина, чтобы потом забрать его в Питер. И вот, после приезда, наутро следующего дня жена объявляет о своем желании взять юную служанку для Костика.
- Что за вздор!
- Но Николя! Ведь Константин болен... – Ирина Александровна хотела продолжить, но Николай
Антонович только рукой махнул и отвернулся:
- Да какая разница? Пусть будет служанка. Константина все равно я скоро увезу.
Ирина Александровна спохватилась и поняла, что очень вовремя остановил ее муж, иначе она могла наговорить много лишнего. Смягчившись, попросила:
- Пойдем, на девочку посмотришь.
Николай, войдя в гостиную, где сидели отец с дочкой, глазам своим не поверил, глядя на Наденьку: "Александра! Боже, как похожа, особенно глаза”...

Глава 12

Костик, проснувшись, лежал в своей кроватке. В безразличном ожидании он повернулся на бочок к стене и рассматривал причудливые физиономии, которые рисовала тень на большом ковре. Услышал, как тихонько отворилась дверь, как кто-то вошел и так же тихо закрыл ее за собою. "Наверное, няня, или мама.- Все так же с безразличием продолжал следить за рисунками Костик.- Но почему тихо? Э, да тут кто-то чужой”. Он резко повернул голову и увидел, что у двери стоит девочка, стоит и смотрит на него своими растерявшимися глазенками, и Костику стало непонятно, он тоже растерялся – никак не ожидал ее здесь увидеть.
- Ты... Вы зачем пришли?- спросил Костик, пытаясь сообразить, кто же она.
- Не знаю,- робко прошелестела пересохшими от волнения губами девочка. Потом, спохватившись, набрала воздуха и залпом выпалила.- Мэнэ сюды прыслалы, щоб я сказала вам, оцэ, як його, ага: доброе утро. А щэ, щоб я з вамы играла и ухажувала.
- Ты что – местная?
- Да.
- Ты умеешь играть на рояле?
- А шо цэ такэ?
- Теперь понятно. Ты будешь со мною играться? Вот здорово! Как тебя зовут?
- Надя.
- Надя, отвернись к двери, я оденусь.
- Ни, шо вы! Лэжить, паныч, а то на мэнэ будуть крычаты. Вы ж хворый.
- Никто на тебя кричать не будет. Отвернись.
Но Надя и без того уже отвернулась и прикоснулась пальчиками к большой медной ручке. Костик в это время, вскочив с кровати, одевался и оживленно продолжал:
- Я уже не болен. Это взрослые почему-то думают, что я болен. Мне просто грустно было. Теперь нам вдвоем будет весело. Ты и вправду от меня не уйдешь?
- Ни, паныч.
- Надя, уже можно повернуться. Не называй меня" паныч".
- Добрэ. А як?
- Что значит" а як"?
- Як мени вас называты?
- Называй просто Костя.
- Добрэ.
- Теперь иди сюда. Это пианино. На нем играют. Я тебе сейчас что-нибудь сыграю.
Костик сел за пианино и сыграл то, что знал напамять,- простенький вальс и мазурку. Надя по-прежнему стояла у двери, словно завороженная, никак не могла опомниться и сосредоточиться. Подобное она видела и слышала впервые. Костик внезапно перестал играть, закрыл крышку пианино, вскочил со стула, подбежал к Наденьке и взял ее за руку.
- Тебе нравится музыка?
- Да.
- А хочешь, я тебе покажу.- Не давая Наде сказать, потянул ее за собою к столу. – Иди, иди, не бойся. Хочешь, я тебе свои альбомы покажу?- Он усадил Надю на стул, схватил первый попавшийся альбом и быстро начал листать перед нею.- Ах, это не интересно. А хочешь вот этот... Книжку...- Его голос становился все звонче, веселее.- Давай порисуем. А хочешь... Нет, давай я тебя буду обучать русскому языку и грамоте: читать, писать хочешь?
- Да.- Слыша звонкий голос мальчишки, и тараща свои глазенки, Наденька сильнее зажигалась искоркой веселья, влекомая напором внимания Костика, захлебывающегося от чувства радости.
Дети радостно мотались по комнате: то в прятки играли, то кувыркались, то прыгали с дивана на кровать и наоборот – словом, подружились. Все это продолжалось бы бесконечно долго, но, как и подобает в подобных случаях, появились взрослые. Сначала нянечка открыла дверь и ужаснулась. Потом вошла мама, горничная и отец. Веселью, естественно был положен конец. Но только бы это. Константина наказали. Наденьку отправили на кухню мыть посуду. Ирина Александровна, подогреваемая горничной и служанкой, категорически была настроена отправить девочку домой. Понятное дело, для прислуги дороже привычки, принятый распорядок (с появлением девочки все рухнет и прибавится много хлопот). Дать бы ей тряпку да веник – пусть работает, как они в свое время, а то, видишь ли, за барчонком ухаживать... Что за ним ухаживать?
Кроме того, у Ирины Александровны пробудилось странное чувство, которому она удивилась,- чувство ревности. Она, мать, не смогла дать своему ребенку того, что дала эта девчонка, глупышка-крестьянка. Только вот отец Костика и лекарь убеждены были в обратном: девочку нельзя выгонять, более того, необходимо разрешить детям шалить. Произошла хорошая, естественная встреча, а главное, что они подходят друг другу по характеру. Когда нянечка, смягчившись, добавила: "Ведь сколько наряду-то мы ей нашили, кто ж носить его будет?", ­Ирина Александровна согласилась.
- Ну, хорошо, пусть остается. Но ты, Кузьминична, научай ее скромности и уважению, а чтобы ей не так весело было, закрепи за нею уборку своей и комнаты Константина. Да чтоб никаких шалостей!
Костик, лежа в кровати, отбывал наказание и был горько расстроен, думая о том, что Надю теперь выгонят, а он снова останется один. Опять будет грустно и скучно. Только мрачные физиономии учителей, да нудные прогулки в сопровождении таких же людей. Костик открыл книгу народных сказок, хотел было читать, но покатились слезы, и он горько заплакал. Потом еще долго всхлипывал и, наконец, уснул. Сквозь сон ему послышалось, как кто-то подошел к кровати. Не веря, но надеясь, резко открыл глаза – так и есть – Надя! Глаза загорелись, собравшийся в груди воздух чуть было не выплеснулся словами радости и восторга. Но Надя приложила к губам пальчик и улыбнулась.
- Мэни сказалы, щоб я бильшэ з вамы нэ играла и щоб убрала в ваший комнати.
- Вот здорово!
- Що – здорово?
- Я на все согласен, лишь бы тебя здесь оставили. Я буду тебе помогать убирать и...
- Ни, так нэ можна.
- Ерунда. И играть мы будем, только тихонько. Знаешь, во что?
- Во что?- Спросила Надя, легко применяя русские слова.
- Будем играть с тобой в гимназию. Я буду твоим учителем, а ты – учеником.
- Добрэ. Только зараз давайте уберем комнату.
Как быстро, оказывается, человек усваивает грамоту, если попадает в нужную для этого среду.

Глава 13

Странно, но как-то уж слишком быстро в доме привыкли к девочке и даже (что совсем редко бывает) – привязались. Ее легкость, красивый голосок, умение отвлечь своим присутствием в напряженный момент, или задать странный, необыкновенный вопрос, от которого трудно не улыбнуться, – все притягивало взрослых к ней и пробуждало добрые, нежные чувства. Надя и Костик прониклись друг к другу взаимностью настолько, будто они с рождения вместе.
К весне Надя с трудом читала и довольно-таки неплохо писала, хорошо разговаривала (почти без акцента) по-русски. Одновременно и Костя многому научился у Нади.
Однажды Ирина Александровна неожиданно для себя увидела сцену: сын моет пол, а девушка сидит за пианино и разучивает гаммы. Вот так дела! Но ничего не сказала. Только дети стали замечать, что в комнатах, как будто все время чисто.
После рождества отец Кости срочно уехал в Санкт-Петербург, оставив сына до весны, а приехал только в апреле. Косте необходимо было держать экзамен в гимназии и готовиться в военную школу. "Рано еще ему за юбки держаться”,- как-то невзначай заметил Николай Антонович. Хотя в глубине души был рад дружбе детей и даже подыскивал пансион, чтобы Наденьку пристроить.
Три года быстро пролетели. Будто вчера только Наденька пришла в барский дом служанкой. Но судьба по-своему распорядилась. Дети повзрослели, а взрослые – заметно быстро к старости клонились. Пытливый ум девочки впитывал все знания о прекрасном, приобретенные в столице. С каждым летом, приезжая на родину, замечала Надежда растущую непреодолимую пропасть, разделявшую людей.
В мае 1914 года, когда расцвела сирень, молодые люди приехали в родные места. Все было, как и раньше. Но что же изменилось? Сухая встреча, настораживающая тишина. К вечеру Надя побежала на хутор к родителям. Непреодолимая тоска сдавила грудь, когда услышала она о смерти бабушки. Мать тяжело болела. Отец запил.
- Доброго здоровячка, доню.
- Здравствуйте, папа.
- Бач яка! "Папа"! А “ тато" де подився? Зовсим барынэю стала.
- Ну, чого ты розийшовся, Захарэ! Прыйихала дытына – слава богу! А ты мэрщий повчаты. Иды до мэнэ, доню, дай я тэбэ поцилую. Яка ж ты гарна стала!
Надя подошла к сидящей на кровати маме, наклонилась, обняла, поцеловала – и затуманились глаза от слез. На пол присела и голову склонила на мамины колени: щекой прижавшись к ее ладоням, так ясно вдруг увидела далекое то детство. Как хорошо там было: уютно, и тепло, и нежно... Бабуся у печи прядет, отец в углу упряжь шьет, а мама тихим голосом поет. “Какую же песню? Нет, не помню, лишь мелодия слышна сейчас, такая плавная, широкая, с переливами, словно ручеек журчит...” Склонит, бывало, Наденька головку на мамино плечо, сидя на ручках, да так и уснет. Сквозь сон услышит, как отец возьмет в свои объятия, поцелует три раза и уложит спать. А наутро как проснется – светло и чисто в хате, тишина, лишь дрова потрескивают в печи да запах свежеиспеченного хлеба и жареной картошки.
- Ну, донько, розкажы, що чуты в Петербурзи.- Прервав воспоминания о детстве, отец хотел как бы обвинить свое дитя в том, что мучило его, скрежетало глубоко в душе. Не мог понять, от слабости своей, почему же жизнь такою скудной стала.- Кажуть, война будэ?
- Не знаю, папа. Поки що войну я бачу в хатах вашых, в душах вашых.
- Ач яка! Грамотною стала! Та що ты про наши души знаеш? Нэ бийсь, кныжкы чытать та барынэю выхажувать краще, аниж поратыся биля свынэй?
- Чого вы, тату, хочэтэ вид мэнэ?
- Та ну тэбэ! Пиду до Мыколы. Там про комуны балакають.
И только услышала она про дядьку Миколу, как что-то защемило там, внутри, сердце учащенно забилось и глаза сузились в презрении. " Господи, какая глупость! Какая глупость!"
Поутру Надя пошла в поместье. Устраивался бал (впрочем, какой бал – бал в столице, а здесь – просто званый обед) в честь Константина Николаевича. Угнетенное настроение не покидало Наденьку до самого вечера. Занятая подготовкой своего платья и одновременно помогая в приготовлениях, украшении зала, парадной лестницы, в сервировке столов и прочего, она то и дело садилась за туалетный столик в своей комнате и смотрела в зеркало, пытаясь понять, почему все так изменилось? Почему люди подавлены и злы? За что, почему так больно ее укоряют доселе близкие односельчане? Утром она видела лица встречающихся ей людей: одни прятали свои лица или отворачивались, дабы не отвечать на поклон; другие осуждающе глядели ей вслед. Как про нее, так ничего, но между собой-то... Какая сила толкает их ненавидеть друг друга, все тех же крестьян? Да что крестьяне? А в Питере что творится?! А в Москве? Господи, что же это? Словно страшная болезнь поразила всех. А может, так всегда было? Может, что-то у нее, у Наденьки, изменилось? Взрослее стала, образованнее? Как-никак в Смольном училась, куда с большим трудом удалось ее устроить Николаю Антоновичу как свою приемную дочь. Никто из домочадцев так и не знал, почему он так привязался к девочке, да и мало кто задумывался над этим. Разве что Ирина Александровна, нет-нет, да и обратит внимание... Но вспоминая слова цыганки, утешится тем, что Наденька растет невестой для Костика. И объявлено было всем.
Николай Антонович же видел в Наденьке свою Александру. С каждым годом она становилась все ярче похожею на нее. В Питере он иногда даже окликал ее, сам того не замечая: "Александра! Шура",- на что Наденька удивлялась. Но какая-то догадка закралась ей в голову... Почему судьба столь благосклонна к ней?
Вечером, когда вот-вот стали собираться гости и зазвучала музыка, в дверь постучались, и вошел Константин.
- Надя, ты готова? Боже мой, какая прелесть.
- Перестань меня смущать. Дай лучше я на тебя посмотрю.- Чувствовалось и по поведению, и по голосу, хоть Надя и старше была на год, но выглядела она моложе Кости.- Повернись. Ну, вот, теперь все хорошо. Вам, Константин Николаевич, сегодня семнадцать. Позвольте, я вас поздравлю.- Надя нежно одной рукой обняла зарумянившееся лицо растерянного именинника и поцеловала его в губы, над которыми пробился слегка заметный пушок. В ответ Константин неумело обхватил Надю за талию и прижался к ее губам своими. Легко увернувшись, Надя с ласковой улыбкой добавила.- Остальное – потом. Вот это возьмите и носите у себя на груди.- ­Раскрыла ладошку перед ним, и Костик увидел золотой крестик с цепочкой. По-детски наивно и открыто, со слезинкою в глазах, он наклонил голову, взял руку Нади в свои уже мужские руки, поцеловал и крестик, и руку, и одел дорогой подарок на шею.- Да хранит вас бог. А теперь идемте.
Появление Наденьки и Константина все встретили с затаенным дыханием. Внезапно прервалась музыка; минутная полнейшая тишина звенела под высоким резным потолком. Все взоры были обращены к ним. В распахнутых белых дверях стояла изумительная, неимоверно счастливая молодость. Захватило, легко качнул ось все вокруг, еще мгновение – и можно улететь. "Маэстро, музыку! Вальс, господа, вальс! Первый вальс – в честь именинника!" Но вдруг запел цыганский хор, величая песней молодую пару...
Бал был дан на славу. Давно не видывал подобного дворянский дом. Сколько музыки, огней веселья, смеха, запахов, красок, шампанского! Счастье на мгновение задержалось над поместьем. Но не пройдет, пожалуй, месяца, как оно исчезнет – навсегда, безвозвратно. Веселившийся народ не знал об этом, пока не знал.
В полночь после фейерверка Костя шепнул Наде на ухо:
- Давай сбежим. Поплывем к острову на лодке. А потом укроемся в беседке.
- Давай.- Сразу же согласилась она.
С острова хорошо был виден дом со светящимися окнами. Чуть правее от него, там, где начинался сад, ближе к мосту, у самой воды на берегу горели костры, освещавшие силуэты веселящихся людей (на улице для крестьян и прочего окрестного люду были накрыты праздничные столы). Доносившаяся из поместья музыка, народные песни у костров, смех, пляски – все смешалось в отдаленный общий шум.
- Я продрогла, Костя,- обними. Да ты и сам весь дрожишь.- Надя высвободила руки, обняла его за шею и крепко поцеловала в губы.- Дорогой мой, ты еще совсем дитя.- Прижала голову к своей груди.- Ну, что ты хочешь? Побаловаться? Давай тебе я помогу...
И случилось то, что и должно было случиться. Им уже теплее стало. Не стесняясь наготы своей, обнявшись, сидели молча, вдаль глядя, где небо зарделось рассветом.
Незаметно как-то общий гул веселья утих. Над прудом где-где колыхался легкий туман. И только соловьи своими песнями да пофыркивание лошадей нарушали спокойствие приближавшегося рассвета. "Странно, а ведь было хорошо, совсем приятно... Но это не то, не то, не то”...
- Костя?
- Что?
Надя хотела спросить о неприличном, но выдержав паузу, спросила о другом:
- Тебе нравится рассвет?
- Да. Я впервые такой рассвет встречаю.
- А я маленькой часто с отцом в ночное ходила, ну, лошадей ночью выпасать. Помню все рассветы до единого. Знаешь, они все разные. Там, в ночном я и на лошадях полюбила кататься. Ты любишь верхом ездить?- Но, не дав ответить Косте, прижав рукой ему рот, после паузы заторопилась еще быстрей.- Мы поедем завтра с тобой на лошадях? Далеко-далеко.- Резко повернулась к нему, глядя прямо в глаза, спросила очень быстро, настойчиво.- Ты меня любишь?- И далее еще быстрее.- Мне страшно, Костик,- страшно. У меня предчувствие: что будет с нами дальше?- И медленно, почти шепотом.- Что будет с нами? А впрочем...- И слезы покатились.
- Я люблю тебя, Наденька. Не бойся, не надо плакать. Я люблю тебя и никогда не оставлю. Я люблю.
Но не поэтому она расплакалась. Почему-то она поняла, почувствовала, что надвигается необъяснимо страшное, и она одна, совсем одна, такая маленькая.
- Я люблю тебя, Наденька, не бойся ничего, ведь мы вместе.- И снова поцелуи, и снова...
Домой воротились, когда все еще спало. Только люди, горничные да повара осторожно, тихо хлопотали по дому. Никто не обратил внимания на них, во всяком случае, так казалось. Устало, но счастливо разошлись по комнатам и тотчас привалились в сон, каждый на своей кровати.
За обедом гостей заметно поубавилось. Царила атмосфера усталости и только, когда объявили, что едут ("Господа, господа, все едем на Стовпивщину!") – общество оживилось.
Кто верхом поехал, кто – в экипаже. Автомобилей не было в имении, да и ни к чему они здесь, хотя в Питере Николай Антонович имел такую возможность.
Константин и Надя быстро переоделись в дорожные костюмы для верховой езды, выбрали себе лучших лошадей и ускакали раньше всех. Мать Ирина Александровна незаметно перекрестила их вслед и облегченно вздохнула: " Слава богу, свершилось". Она-то все знала о прошедшей ночи.
Два молодых всадника вскоре, не доезжая до оврага, свернули в сторону с дороги. Они поехали мимо небольшого хутора к отдаленному Белу озеру. На небольшой поляне у пологого берега (озеро находилось в древнем лесу) они остановились, разделись и с возгласами восторга прыгнули в воду. Какая благодать в майскую жару окунуться в прохладу чистой воды. Изрядно накупавшись, вышли на берег и нырнули в высокую сочную траву, вдохнули ее аромат, соединяющийся с ароматом дремучего леса. Тут Надя вскочила и весело закричала, убегая:
- Костя! Догоняй!
Они долго бегали обнаженные, такие юные, соединившись с этой девственной природой, будто разлившись в ней. Костя, догнав Наденьку, с разбега обнял ее, повалив в траву. Он с жадностью, одолеваемый неудержимой страстью, целовал свою Надюшу, а она легонько уклонялась и шептала:
- Может быть, не надо? Давай вечером.
Но какой там "вечером"! И... Костя задохнулся, лишь криком прошептал пересохшим ртом:
- Боже, как хорошо! Я люблю тебя!
Но вот обмякло тело, и он, успокоившись, затих. Надя улыбнулась: "Хорошо. Но почему мало? Господи, о чем я? И все же”...
- Костик, Костя, ты слышишь?
- Нет.
- Костя, как ты думаешь, почему это озеро называется Белым?
Он молчал, дремля под впечатлением любви. А Надя продолжала размышлять.
“О, я поняла: берега его из белой глины” Она посмотрела на сладко дремлющего юношу, нежно провела рукою по его лицу, пальчиком пытаясь пригладить пушок над верхней губой. Он улыбнулся счастливо и спокойно. Надя вздохнула: "Нет, не то, не то... Но почему? Мне так хорошо с ним, а я еще чего-то жду.- Размышляла, подперев голову рукой и глядя вдаль на противоположный обрывистый берег, белый, словно снег, не растаявший с зимы.- Почему: у меня есть Костя, любящий меня, а я все жду... ЕГО? ОН будет, приедет, я знаю. А вот у Марии (дочь кучера Алексы – Манька), кроме двух маленьких ребятишек, никого нет, и она уже не ждет никого. У ее отца и матери есть все необходимое, чтобы им счастливо жилось. Рядом соседи ­бедно живут. Есть богатые, невероятно, сказочно богатые, а вокруг целое море бедных, нищих, бездомных, больных. Есть завораживающая красота, созданная человеком, и тут же – грубость, серость, безнравственность. Есть науки, открытия... и целый океан безграмотных” Вдруг Надя увидела, что там, в прошлом, в этом безграмотном народе жила высочайшая культура, а с нею и духовность. “Господи, да что же происходит? Просто мне надо разобраться в себе. Каждый видит то, что он хочет видеть. Один посмотрит на бугорок и видит кучу мусора, другой – цветы, хотя и мусор, и цветы находятся в одном месте. Ах, ладно, хватит"
Она потянулась к дремлющему Косте и нежно поцеловала. Он пробудился.
- Костя, пора ехать. Солнышко садится.
- Еще немного.
- Ну, право же, вставай. Небось, нас заждались, искать будут.
- Счастье мое, любимая. Ты права. Давай одеваться. А ну, кто быстрее? Раз, два, три - вперед!
"Господи, какой же он ребенок еще! А уж военный!"- С печальной улыбкой глядя на прыгающего в одном сапоге Костика, подчеркнула Надя.
На Стовпивщину они приехали в час захода солнца. Гулянье, словно обрело второе дыхание, было в разгаре. Здесь было все: и качели, и беседка с оркестром, и лодки, и помост для актеров, и декоративные шалаши в украинском стиле; и прислуга, разодетая и разукрашенная. А посреди большой поляны меж аллей, у самого берега, пылал яркий после заката, веселый костер.
Только появилась молодая пара – зазвучала величальная в исполнении цыганского хора, как и в прошлый вечер. И опять гулянье. Кто к шалашам подходил угощаться: ел, пил вино, украинскую горилку; кто качался; кто пел, танцевал... Когда оркестр утихал, актеры комедию представляли. Смех, веселье, шум, гам перекрывались звуком меди духового оркестра. Под утро, изрядно захмелевший, Константин попросил Надю увести его в дом, где сразу же уснул. Надя, уставшая, упала в другой маленькой комнатке на кушетку, приготовленную для нее, и с наслаждением опрокинулась в крепкую дрему. И уж без них с рассветом все утихло, и все разъехались.
К обеду следующего дня в охотничьем угодье собрались лишь родные и близкие друзья Беспалиных. Боевой друг Николая Антоновича – полковник Аркадий Артемович Горчаков со своей мамой княгиней Бестужевой, сосед – помещик Вершинин, друг детства сахаропромышленик Харитоненко да лекарь Хона Абрамович. И вот, впервые за много лет, явился древний старик. Все произошло неожиданно, как видение. Просторный навес у главной, липовой, аллеи; под ним накрытый стол стоит. Пора садиться. Вдруг кто-то спросил: "Кто это, господа?" Все обратили взор на подходившего широкой твердой, но уже далеко не молодецкой, походкой громадного старика. И замерли.
Старик был прямой, высокого роста, очень худой, высохший, с длинными, редкими, абсолютно седыми волосами, Одет в старомодный костюм коричневого велюра. Внешний вид его ошеломил окружающих. Большие глаза – строгие и неприступные.
Затянулась неудобная пауза. Все были изумлены. Первым шагнул ему навстречу с открытой рукой Николай Антонович. Он громко произнес:
- Господа, представляю вам: Ростислав Семенович Михайлов, дворянин.
- Здравствуйте, господа. Прошу прощения за вторжение.- И старик без малейшего смущения подошел поочередно к дамам.– Ирина Александровна, голубушка, Вашу ручку... Сударыня...
- Княгиня Бестужева по маме.
- Бестужева...- Он прикрыл глаза. Пульсирующая жилка проявилась на лбу.- Бестужева...- Поцеловал руку княгини, выпрямился, посмотрел глаза в глаза. - Как же, как же, помню.­
Прошел дальше.
- Наденька? Так вот Вы какая?.. Господа, еще раз прошу прощения. Рада меня позвала. Я пришел, но ее еще нет почему-то. Нехорошо, нехорошо.- Что именно он хотел этим сказать, никто не понял.
- Признаюсь: слегка удивлены, но очень рады Вам, Ростислав Семенович. Присаживайтесь к нам, прошу Вас. Господа, прошу садиться.- Ирина Александровна заметно громко подозвала человека и спросила, не вернулся ли Алекса, на что тот отрицательно покачал головой. В растерянности глядя на старика, сказала.- Я давно за ней послала. Может быть, еще раз послать?
- Нет, нет, не надо. Она меня позвала сюда,- старик смотрел вдаль и говорил, словно видел,­- сюда она прийдет. Все уже случилось. Нам остается лишь наблюдать реальную действительность.
- Ростислав Семенович, да полно Вам...
Но вот лошади заржали от натянутых вожжей, резко остановились, и в тени аллеи появился силуэт Рады. Ну, вот, милая, старая цыганка уже здесь. Но что это? Она, молча, прошла мимо.
Ирина Александровна негромко окликнула:
- Рада!- Но та не оглянулась и тихо скрылась в изгороди сирени.
Все ели, пили, разговаривали, кроме старика. Никто не заметил происходящего: кто прошел, как звали... Но, как хлыстом полоснуло, когда из чащи аллеи появился кучер Алекса и громким шепотом, подойдя к госпоже, скороговоркой объявил:
- Цыганки нигде нет. Садовник, такой странный, сказал, что она ушла.
- Ты не Раду привез?
- Господь помилуй, какую Раду?! – Алекса, глядя на барыню, весь затрясся. Он почувствовал, как у него похолодело в животе. Все, как по команде, замерли. Пауза. Оцепенение. Медленно повернули головы туда, где скрылась цыганка. Алекса несколько раз зыркнул в ту сторону. Но ничего и никого не увидел. Не понимая и не соображая уже, еще больше затрясся... Когда же барыня сказала: “Пойди вон в ту аллею и посмотри, кто там",– у кучера перехватило дыхание, он выпучил глаза и зашептал: "Э-э-э-э, я боюсь", - и попятился обратно.
- Успокойтесь, господа,– спокойным голосом нарушил неприятное ожидание старик. Держа бокал шампанского, он внимательно рассматривал пузырьки и продолжал далее,– Рада к нам сюда придет, когда обед закончим.
Какой там обед, когда странности окутали естественное состояние и – неизвестность впереди. Какой-то жутковатый холодок коснулся спины. Кое-как перекусив, повскакивали с мест, направились к террасе: там кофе, коньяк, ликер подали. Разместившись поудобнее, томились в ожидании каждый по-своему: мужчины – с любопытством, женщины чувствовали неладное. Старик был все так же непроницаем.
Ожидание затянулось. Начали проскальзывать реплики, догадки, потом все оживленнее. Но вдруг раздался вой собаки. Прислуга вся исчезла. Собака прерывисто завыла. Потом опять. И на поляне появилась... цыганка, медленно направляющаяся к обществу. Все утихли, лишь кто-то прошептал: "Мне страшно. - А мне интересно. - Да полно, помолчите!"
- Слушайте все.- Таинственно зазвучал голос женщины. Глядя поверх голов, словно восковыми глазами, Рада продолжила.- Я хочу вам сообщить страшную весть. Надвигается жестокая буря ­война. Мы все погибнем. Вот эта девочка попытается спасти... Но она одна – этого так мало. Ирина Александровна, ты, голубушка, будешь очень долго жить – в этом и есть твоя беда. Уйду я первой в то далекое поле, лягу в пахнущую траву... Все, больше не могу.- Она села прямо на траву, и юбка, как-то сама собою, разостлалась по кругу; достала из-за пояса свою трубку. Закурила.- Слова забыла... Ну, как? Понравилось вам наше представление?
В обществе раздался облегченный вздох и скудные аплодисменты. "Я же говорил – это розыгрыш", " А я думала... "И пошел оживленный разговор. Все стали расходиться, мягко подшучивая друг над другом, – кто к пруду, кто аллеей через мост в направлении к саду, кто в дом, кто на качели.
Оставшись вдвоем, цыганка спросила:
- Ирина Александровна, понравился тебе наш розыгрыш? 3то все он придумал, Ростислав.
- А собаки почему выли?
- Это секрет моего мужа, уж постарался.
- Ну, что ж, коль так, все неплохо было,- согласилась Ирина Александровна.
Рада встала, подошла совсем близко.
- Дай я тебя поцелую.- Она наклонилась к Ирине Александровне, обняла ее, прижалась щекой к ее щеке. Скупая слеза скатилась.- Долго живи... А теперь прощай, ненаглядная ты моя.
И ушла, оставив совсем запутавшуюся хозяйку, которая еще долго сидела в размышлениях, покуда ее не окликнули:
- Ирина Александровна, не пора ли домой?
"Странно, как время быстро пролетело, и солнышко уже за горизонт клонится. А где же Ростислав Семенович, дед лесной? Уж он-то мне расскажет. Но его нигде нет? Ладно, пора домой".
- Маман, мы поживем с Наденькой здесь три-четыре дня?
- Как знаешь. Но боле не задерживайся.

"И все же, представление это было или... Почему она сказала: живи долго? Война, конечно, будет. А остальное?" Всю дорогу одолевали ее ужасные предчувствия, догадки, размышления. Но это только размышления.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...