Глава 14

Ночью Надя проснулась. В комнате было невыносимо душно. Она встала, прошла к окну и открыла фрамугу, немного постояв, вдруг отчетливо услышала глухой неторопливый топот копыт. Надвигалась гроза. В отдаленном свете молнии действительно увидела силуэт непонятного всадника, который приближался с каждым мгновением. Снова вспышка – и всадника можно рассмотреть. Он в длинном плаще на красивом черном коне. Опять вспышка. Надя ужаснулась. "О боже, как страшно" Всадник ехал, уже отдаляясь. Вдруг голова, как у заводной игрушки, рывкообразно повернулась, посмотрела на дом, на окна, нет – прямо на нее, в нее. Лица не было видно – сплошное бледно-синее пятно. Вместо глаз – черная пропасть. Но там были глаза – Надя видела их, – и это было невыносимо жутко. Молния вспыхнула и угасла. Все исчезло. Но глаза в черных впадинах все смотрели на нее. Надя захлопнула окно, задернула штору и быстро легла в постель, перекрестившись; укрылась с головой одеялом, но через мгновение опять раскрылась. Дождик начался. Надя вскоре успокоилась и уснула, не слыша уже, с каким небывалым грохотом пронеслась гроза.
Дождик моросил весь следующий день. Он то и дело утихал, вовсе прекращался, снова припускал. Молодому барину устроили рыбалку. Надя же, чтобы скоротать время, взяла большущий зонт и пошла гулять, окрестность изучать, и сразу же, не зная почему, в лес направилась.
А вот и домик небольшой. И вспомнилось, что именно сюда хотелось ей прийти. Уж больно загадочен показался ей тот старик. На крылечке постучалась в дверь. Никто не открыл. Вошла в темные маленькие сени. Постучала в другую дверь. Никто не ответил. Открыла дверь и вошла в комнату, по всей вероятности, в кухню или столовую, и тотчас из другой комнаты вышел хозяин.
- Ах, это Вы?
- Да. Вот гуляла и...
- Позвольте зонтик Ваш. Проходите.
- Мне, право, неудобно.
- Ничего, ничего, я ждал Вас. Да-да, не удивляйтесь. Однако проходите вон туда. Располагайтесь, а я принесу Вам что-нибудь попить.
"А он не такой уж страшный, как мне вчера показалось. Комната большая, но уютная. Вот не ожидала: все добротное, со вкусом... Однако, как он мог знать, что я прийду?" А как только старик вошел, спросила:
- Как Вы догадались, что я приду?
- Видите ли, Надя, когда люди так долго живут, они начинают улавливать и понимать непроизносимое. Да Вы садитесь, располагайтесь по удобнее. Вот крепкий чай из многих трав ­Вам понравится. Вы хотите спросить, сколько мне лет? не так ли?
- Да, сударь.
- Вы побледнели? Не стоит так переживать. Все проще, чем вы думаете. Все много проще. В ваши годы и я, наверное, был таким: загадки, таинственность вокруг... Да вы попейте, попейте чайку. Успокойтесь.
- Ростислав Семенович, можно вас спросить?
- Да. За этим вы сюда пришли. Все спрашивайте.
- Кто вы и откуда? Ведь и вправду себя такой таинственностью облекли.
- Как бы вам... С чего бы начать? Пожалуй, с двадцать пятого года прошлого века. Да-да. Я уже тогда был резвым юношей, немного старше вас.- У старика голос был сухой, но четкий, ясный. Он говорил то медленно, словно что-то увидя в пространстве, то вдруг быстро-быстро постепенно переходя на фальцет; потом пауза, смешок, а то и вовсе в сон провалится. Но вот мгновение – и снова бодрость. Логическую нить рассказа то потеряет, то опять свяжет; переход ­ – и вот другая тема, но потом окажется, что это лишь лирическое отступление... - Александра, царя­-батюшку, знавал. Войну с Наполеоном помню, но Бонапарта не видал. Да, вот Рюминых – их-то всех знаю. В Смольном историю еще читают? Ну да, конечно... Но не об этом я хотел. Буду краток, а то о главном позабуду. Да, я дворянин. Имел поместье. За дружбу с декабристами попал в немилость. Вскоре разорился. Служил. И вот лет пятьдесят назад, при покойном батюшке Николая Антоновича приехал сюда, да так и остался – несу свой крест тяжелый, как и все мы, живущие на Земле.
И замолчал. И стало тихо-тихо, лишь часы глухо и медленно отсчитывали равномерно мгновенья времени. Ростислав Семенович посмотрел в окно, да так и застыл. В углу что-то зашуршало, огонь лампадки у образов всколыхнулся. Старик промолвил как-то просто, словно вспомнил:
- Цыганка-Рада умерла.
- Как ... умерла?- У Нади похолодело все внутри.- Когда? Как же это? Ведь вчера... Но нет же...
- Умерла сегодня ночью. Оставила свое тело и ушла. Не волнуйтесь, успокойтесь. Не так это страшно – умереть. Порою жить страшнее. Смотрю на мир и все чаще повторяю: "Прости нас, господи, ибо не ведаем, что творим".- Пауза. Смешок. И опять, но очень быстро, почти шепотом, непонятною, чуть заметною улыбкою, промолвил.- Умерла-то она давно, несколько дней, пожалуй. Да с телом расстаться не могла. Позвала она меня третьего дня и говорит: "Помоги мне, Ростик...- (Улыбнулся.) Это она меня так называет.- Помоги рассказать предвидение дурное моим господам" "Очень плохое?"- Спрашиваю. "Ну, да, очень дурное. Такое не говорят человеку в лоб, нельзя" И я предложил ей сыграть представление с привидениями. Она сразу же согласилась. "Прекрасно,- говорит,- я ведь и впрямь ухожу. Туда”... " Так быстро?" ­" Да, дорогой мой, пора" " Когда?" – Спросил ее я. Она оживленно нам: мне и мужу своему Михайле, рассказала, как представление начинать, как нарядиться, как вести себя, а после ­незаметно исчезнуть, к ней домой явиться и помочь Михайлу проводить ее в последний путь. "Ночью гроза начнется.- Закончила она словами.- Так мне бы до грозы успеть" Поздно вечером мы с ней простились. Михась ее обнял, потом нарядили и усадили на коня – так она хотела: чтоб одной уехать в поле, лечь в траву душистую и тело с нею сроднить.
И снова пауза. Надя сидела, боясь шелохнуться, а старик продолжал, не торопясь, сурово.
- Когда она умерла, была страшная гроза. Вы слышали грозу? Нет? Вот это миг! Вот это вечность! Вспышка и, представьте, в этом мгновении озарения соединяется будущее с прошлым, прошлое – с настоящим, настоящее – с началом, где миг с бесконечностью равны.- Глаза старика расширились, глядя вдаль, голос задрожал и стих. Потом спокойно продолжил, словно это так, между прочим.- После грозы, уже утром, на рассвете, мы с Михасем ее нашли в дальнем поле на бугорке. Там ее и похоронили. Так она хотела.
Старик с трудом поднялся и вышел. Надя вспомнила ночного всадника. "Так значит, это была цыганка Рада?"
- Да, это была она.- От неожиданного появления Надя вздрогнула, и жутковато стало оттого, что он слышал ее мысли.- Она прощалась с вами. Не удивляйтесь. Я видел вас тоже, когда вы стояли у раскрытого окна. Отведайте вот свеженькой клубнички.- Он поставил перед девушкой большую тарелку, полную клубники.- Теперь о главном. Хочу вам рассказать о том, что вас тревожит. Еще вчера я прочитал в вас так много "почему?". Извечные вопросы: богатство, бедность, счастье... Когда уходит доброта? От куда зло берется?.. А любовь прийдет к вам – я это знаю.- Он посмотрел на Надю, встал, прошелся, открыл часы. Заметил немного раздраженно.- Время торопит. Вам скоро уходить, а я никак...
И понял, что невозможно так кратко, в сжатое время передать то, что накопилось за много лет. Ведь девушка сейчас уйдет, и больше не увидит он ее. Последнее желание цыганки: "Ты девушке, что с хутора хозяйка привела, Наде, свои мысли передай. Ей надо это. Я видела ее во сне. Там, дальше, она будет. Больно уж большое... Что именно – не помню. Барыню мою – Ирину Александровну (она совсем одна останется в ту страшную годину) – не покидай. И только когда ее схоронишь (а я вижу: тебе ее тело земле предавать), тогда уж и сам пойдешь на отдых". Закрыл часы. Сел в кресло. Потом снова встал.
- Ну, почему Рылеев, Пестель, другие в последнюю минуту остановились?.. Понимаете, Надя, ведь все мы – от бога, и заранее у каждого свой рок, своя судьба. Все мы приходим в это мир с заранее заложенной программой – так предусмотрено природой, так мир устроен... Там, свыше...
Надя все это время словно во сне находилась: то интересно, то страшно, то будто бредила, то снова опускалась. И все время, везде этот сухой, взъерошенный старик, его глаза и голос, голос, голос... Она физически ощущала, как в ее голову с болью втискивался этот голос и гам размещался везде, во всех уголках сознания. Он заполнял все ее естество. И было больно. И было тесно. "Ну, когда же я проснусь? Когда?"
- ... все, что там предопределено, мы изменить не в силах. Не знаем мы пока законов этих. Но почему не знаем? И все же... Я вам, Надюша, попытаюсь свои мысли изложить. Конечно, сейчас не в состоянии вы их осознать, но там, потом вы их поймете.

Глава 15

В такое же время года, когда на Руси все расцветало, набиралось сил, – в семнадцатом году все обнажалось, бурлило, распадалось и снова соединялось: в группы, в лагеря, в два полюса, в два континента. Люди были – словно в ожидании банкета, большущей пьянки, дикого разврата. Все цепи – паутина сдерживающих сетей – были сняты. Словно неведомая рука в одночасье сорвала покров какой бы то ни было государственной системы, и все вдруг увидело свет, пространство, безграничную свободу и – охмелело, зашаталось, загудело, соображая, что делать, с чего начать. О, как было бы прекрасно, если бы в такие времена больше человечности, божественной любви и гениев! Но, к сожалению, в этот раз первыми проявились с оскалом безумство и насилие, хамство, хаос, уголовная преступность. Ох, как удобно было им безжалостно топтать, уничтожать и гадить... Но жизнь есть жизнь, и все проходит. И как бы ни было страшно там, и как бы ни было там грустно, все же наравне совсем проросло и нечто божественно прекрасное, совсем мало - один лишь только миг.
У небольшого разбомбленного городка, где проходила линия фронта, на обгоревшем полустанке стоял состав из семи пассажирских вагонов, в одном из которых находился полевой штаб командующего дивизией генерала Беспалина. В течении недели городок занимали то русские войска, то – неприятельские.
К генералу приехал член Реввоенсовета большевик Дмитрий Суханов. Поначалу он хотел отправить его обратно, но, когда начальник штаба произнес фамилию большевика, что-то вспомнилось ему далекое-далекое, и только ради этих теплых воспоминаний, ради этой фамилии он приказал принять незнакомца, хотя большевиков он ненавидел. Не войну проклинал Беспалин, нет – он военный человек, его долг – воевать во имя родины, отечества. Проклинал же он большевиков за развал государства, за уничтожение великой державы Русской. Хотя и признавал гениальность идей большевиков, но то, что сейчас творится (чуял сердцем, разумом все видел), какое страшное коварство будет там, дальше, после лестных обещаний, – этого не мог простить.
В небольшом кабинете, в одном из вагонов, стояло двое мужчин. Один совершенно седой, бледноватый, с грустными, уставшими глазами, пропитан весь пороховою гарью, как ни странно, был генерал. Он, как и прежде, если нужно, ведет за собою полки. Романтично... Но это было так.
Другой стоял напротив: двухметрового роста парень, нет, не парень – такой же мужчина, ибо тоже весь пропитан порохам и дымом; широченный в плечах, худой, загоревший, словно смоль. Он, завидев генерала, улыбнулся простой, наивной, не по возрасту детскою, стеснительной улыбкою.
Они стояли друг против друга и молчали, глядя в глаза. И почувствовали оба, что они ведь люди, и вроде нет войны и этих бессмысленных и глупых игр, где отец против сына идет, где брат стреляет в брата, а потом гордятся этим.
- Прошу садиться.
- Благодарю.
- Вы – дворянин?
- Да.
- Но вы – не русский? Простите, не запомнил вашего имени.
- Дмитрий. Я – русский. По маме. Потомственный столбовой дворянин Суханов. Отец испанец.
- Испанец... Так вы в Испании бывали?
- Я там вырос.
- Зачем же вы приехали в Россию?
- Простите, господин генерал... Ваше превосходительство, осмелюсь напомнить вам о своей миссии.
- Да-да, я вас слушаю. Хотя – позвольте еще... Как звать вашу матушку?
- Александра, сударь.
- Что?
- Звали... Александра Владимировна Суханова. Она умерла перед войной.
- Ваше имение в Орловской губернии?
- Да, сударь.- Лицо Дмитрия слегка покрылось румянцем.- Но, простите, откуда вам известно?
- Значит, умерла... .
- Вы знали мою маму? Но ведь она, сколько я себя помню, никогда не приезжала в Россию.
- Я дедушку вашего знал. Славный генерал был Владимир Иванович.
И завязался длинный, жадный разговор. Ведь кроме их двоих никто на земле так и не знал о несостоявшейся любви. И неспроста ли генерал, сам того не подозревая, в юношу вложил свои воспоминания, зажег надежду в нем. Ведь тот был одержим одной безумной страстью: "Весь мир... разрушим, а потом"...- страстью диктатуры пролетариата, страстью нести свободу человеку.
Пакет с приказом Реввоенсовета так и не был открыт, и ни единой фразы не прозвучало о войне, о политике, о дне насущном. Николай Антонович наперед все знал, что в пакете том, и что он, генерал, будет делать. А также знал, что ни единого парламентера и ни единого парламента и ни единого представителя партии большевиков его начальник штаба полковник Горохов не отпускал живым, поэтому перед тем как попрощаться, генерал попросил Дмитрия пройти в небольшую комнату ­купе для отдыха. Медленно прошелся, позвал адъютанта.
- Есаула ко мне.
Минуты не прошло – дверь отворилась и преданный казак, не раз проверенный в боях, докладывал:
- Ваше превосходительство, по вашему приказанию...
- Вижу. Не кричи. Проходи, садись. Послушай. Здесь у меня один паренек, большевик...
- Так точно, ваше ...ство. Его уже Горохов дожидается.
- Да не кричи ты, есаул. Подумаешь – Горохов...
Есаул посмотрел на генерала и все понял, да и как не понять – ведь с первых дней войны с полковником Беспалиным.
- Ты пойми, это не приказ. Просьба у меня к тебе... Сумеешь ли ты препроводить парня в Питер живым и невредимым? Ты пойми: так надо, сынок.
- Проведу, Ваше превосходительство. Ни один волосок с головы его не упадет.
- Ну что ж, спасибо. У адъютанта возьми пакет. Я подпишу. Сам оставайся там, в Питере. Или лучше уходи за границу, есаул, сюда не возвращайся.
- Что вы, ваше превосходительство! Неужели все так плохо? А вы как же?
- Ничего. Уж как-нибудь. Ступай, сынок. Прощай.- Вышел в приемную адъютанта и подписал бумаги.
- Начальника штаба – ко мне.- Вошел в кабинет, сухо попрощался с Дмитрием.- Доверьтесь есаулу, он проводит вас до Петербурга. Берегите себя. Прощайте.
- До свидания, Николай Антонович.
Но тот уже отвернулся к карте, висевшей на стене, и Дмитрий, поняв все, резко развернулся и вышел.
В декабре, в канун нового года, будучи комиссаром военной промышленности, Дмитрий Суханов узнал из коротких донесений о смерти генерала Беспалина. Он погиб в бою ровно через месяц после их встречи.

Глава 16

В деревне революция обозначилась приездом сына Хоны Абрамовича – Моисея, небольшого роста, с маленькими круглыми глазками, давно не бритый, Моисей приехал домой к отцу погостить, обрадовать его победой рабочего класса. Изумленный, он никак не ожидал такого холодного безразличия. Хона Абрамович обнял сына, поцеловал, прослезился и отошел в свой кабинет. Моисей ничего не заметил, снял шапку, расстегнул портупею, размотал длинный шарф, снял кожанку и, перед тем как повесить на вешалку, полюбовался ею, погладил, потом снова одел портупею с наганом на гимнастерку, потер руки, посмотрел на себя в зеркало и побежал по комнатам.
Мать, Хану Яковлевну, Моисей застал в столовой.
- Мама!
- Мойша!
- Мальчик мой!- Они обнялись.- Обед уже готов. Зови отца. Сейчас кушать будем. Небось, проголодался? Ох, какой же ты худой.
Моисей пошел, вдыхая запахи родного дома. Войдя в кабинет отца, он увидел, что тот сидит за письменным столом и что-то пишет. Оглянувшись по сторонам, сел на диван. Отец положил перо в сторону, аккуратно прикрыл чернильницу, еще раз перечертил им написанное, закрыл тетрадь, поднял глаза на сына. Моисей встал, словно хвастаясь формой.
- Мойша, зачем ты нацедил игрушку на ремень?
- Это не игрушка, папа. Это наган.
- Я вижу, что это наган. Но я спрашиваю, зачем ты повесил его на боку?
- Ну, как" зачем"? Я же – революционер, большевик.
-Что же это такое: все большевики ходят с такими наганами? Ви хотите... Нехорошую игру ви затеяли, сынок.
- Ничего ты не понимаешь, папа.
- Ну, да, конечно. Я, старый еврей, уже ничего не понимаю. Эти самые твои большевики хотят разрушить и уничтожить все старое и потом создать так называемую новую, счастливую жизнь, забыв о том, сколько крови прольется, в какой страшный хаос, разруху все попадут. И как ты думаешь – кого будут проклинать?
- Кого?
- Конечно, евреев. Снова евреев! Господи, боже мой, сколько же это будет продолжаться?!
- Да почему ты такой мрачный, папа? Ведь это же впервые в мировой истории. Мы создадим прекрасное будущее. Мы...
- Да ничего вы не создадите. Вы только разрушите. И сами погибнете. Создавать будут другие, те, кто вас уничтожат! Ты меня спроси, что я читал последнее время, и я тебе отвечу: я перечитывал все о Французской революции. Я не понимаю: в мировой истории мало было гениальных палачей? Дантес, Робеспьер... теперь России понадобились кровавые гении? Кто там у вас - Ленин, Троцкий, Свердлов? Мойша, ты не обратил внимание, почему во всех у них псевдонимы? Господи, ну, почему?.. Ведь позор снова падет на нас.
Больше Хона Абрамович не разговаривал со своим сыном. Он запирался в своем кабинете и не выходил в его присутствии, покуда тот не уехал совсем, навсегда.
Но это было потом. А сегодня Моисей после обеда пошел погулять по селу, по хуторам, чтобы поговорить с мужиками о сходке. И вот на майдане возле сахарного завода морозным солнечным утром собралось немало люду послушать о революции, о диктатуре пролетариата, о советской власти. Слишком много было непонятных слов, которые проносились в воздухе, но больше всего хотелось знать крестьянину, что будет с землею. Как ее будут наделять и поскольку. Получив удовлетворительный ответ: "Земля – крестьянам, Фабрики – рабочим",- народ загудел, засуетился. И загорелись глаза, с надеждой в будущее глядя. Моисей Хонович стоял на ящике, держа в руках древко красного знамени, и старался перекричать толпу.
- Товарищи крестьяне,- он то и дело кашлял, но снова продолжал,- граждане крестьяне, для начал необходимо создать революционный комитет, выбрать председателя, а затем уж идти и брать власть в свои руки, экспроприировать экспроприаторов...
Никто не понял смысл подобных слов. Для всех это означало: пойти к панам, все забрать и разделить поровну. Вот только как быть с панскими домами, заводом, садом и прочим недвижимым имуществом?
Здесь же, на майдане, единогласно выбрали председателем Миколу – кузнеца с Чередникивщины. Он – самый здоровенный человек на селе да и к тому же малость грамотный. Ему поручили и подобрать комитетчиков, а уж потом, назавтра, идти к панам. С этим и разошлись по домам.
Вечером того же дня в поместье Беспалиных верхом на лошади приехала Надя, в офицерском полушубке и военной одежде. В сумерках все, кто ей встречался, думали, что молодой барин приехали, поскольку о гибели Николая Антоновича было известно всем.
В доме, таком громадном, было темно и холодно, лишь на правом крыле первого этажа, где расположены кухня да несколько комнат, теплилась жизнь. С Ириной Александровной, сильно сдавшей за последнее время, жили в доме лишь нянечка, повариха, конюх да сторож, да еще одинокий истопник. По утрам иногда приходила прачка да несколько мужиков помочь по хозяйству, да директор завода, да приказчик.
Появление Нади было неожиданны, но радостным и теплым, словно весенняя оттепель посреди морозной зимы. Появилась маленькая надежда на то, что этот кошмар когда-нибудь кончится, и снова возвратится жизнь в этот дом, в это село, в этот уголок земли. Когда наступил вечер, односельчане обратили внимание, что все окна большого панского дома зажглись светом, а дым валил изо всех четырех дымарей. И, не осознавая, каждый почувствовал, что теплее стало на душе в эту морозную, длинную зимнюю ночь.
Утром всех разбудил непонятный шум за окнами. Небольшая толпа во главе с верзилой-кузнецом стояла перед домом и что-то требовала. Надя, выглянув в окно, вспомнила вчерашние рассказы лекаря (который сразу же пришел с приездом Нади), директора завода и Ирины Александровны. Быстро оделась и выбежала к людям.
Увидев на крыльце появившуюся простоволосую в полушубке Надю, толпа притихла. Но вот, сделав шаг вперед, Дядько Микола крикнул:
- Надько, чого стоишь, иды клыч барыню.
- Что вам нужно от нее?
- Дом хочэмо забраты, а вона хай идэ гэть, покы мы нэ пэрэдумалы.
- Погоди, товарищ Микола,– подошел к кузнецу Моисей,- разрешите, барыня, мне вам сказать...
- Та яка вона барыня?! Вона – сука Безпалых!
- Та ладно тоби, цыть!"- раздались злые реплики в толпе, больно жаля Надю, но, не подав виду, она только улыбнулась, и от этой улыбки Моисей замямлил, засуетился и забыл, что хотел сказать, но, спохватившись, продолжил:
- Как вам, наверное, известно, произошла пролетарская революция, поэтому мы во главе с рабоче-крестьянским комитетом пришли с требованием о передаче народу...
- Хватит.- Надя сделала шаг вперед.- Не играйте в эту дьявольскую игру. Ведь пожалеете потом. Ну, растащите вы все, разорите, а потом что? А потом наступит разбирательство, кто больше утащил, а кто не успел. Это – в лучшем случае. Худшее будет, когда придут другие и отберут у вас все. Хотите советской власти? Погодите, придет она, будьте уверены. Хлебнете вы еще. ­
Она уловила в воздухе шепот и возню.
- Мыколо, ты що? Цэ ж моя дочка.- А далее угрожающий хрип.- Мыколо!
Надя и не заметила, как во время речи подошла почти вплотную к крестьянам, и те полукругом ее обступили. Она неторопливо в молчании повернула голову туда, откуда раздавался хрип. Ее отец держал двумя руками руку кузнеца, в которой сверкало лезвие топора, и собой пытался заслонить свою дочь. Без малейшего страха Надя заметила:
- Что, дядьку Миколо, повоевать захотелось? Власть почувствовал? Вот, бабоньки, полюбуйтесь. И вы, Моисей. Что будет с вами в ближайшее время? Народная власть – это хорошо. Да власть – это же целая наука!
Стало тихо. Надя развернулась, к дому пошла. У двери остановилась, повернулась снова к собравшимся, громко добавила:
- Деток своих пожалейте! Вы ничего уж поделать не сможете. Советская власть придет, обязательно придет. Так хоть не встречайте ее восторженно.
Надя вошла в дом, а люди, немного потоптавшись, всею толпой двинулись на завод в центральный цех. Остановили машины и до позднего вечера толковали: что такое советская власть; стоит ли здесь делать революцию и причем тут дети... Кто- то заметил: "Ух и грамотная она, стерва! В Питере обучалась" И многое еще пытались понять, да так и разошлись.
Недолго погостили. Моисей уехал на следующий день. Надя денек-другой погостила у отца с матерью. Новогоднюю ночь отпраздновала в имении Беспалиных, а через день уехала догонять свой полк, вернее офицерское формирование, где она служила фельдшером, поскольку закончила в Питере фельдшерско-акушерские курсы. Здесь же в полку служил и молодой поручик Константин Беспалин.
В тот тяжелый, прошедший, грозный семнадцатый год Надя все еще жила в Питере на Невском проспекте в квартире Беспалиных. Заканчивала медицинские курсы. Ходила по улицам, выискивала бездомных маленьких детей, пристраивала их в приюты. Подруги по Смольному давно разъехались по фронтам, а она все ждала вестей и от Кости, и от Николая Антоновича. Когда же получила известие о гибели отца Кости, уехала на фронт, успев закончить курсы, в полк к Косте. Так и осталась в санитарном поезде, без устали мотавшегося по всей России. Сидя в маленьком купе в короткие часы отдыха, Надя все чаще мысленно взывает к богу и к нескончаемому разговору с Ростиславом Семеновичем, столетним стариком. “Интересно, жив он или нет?” Полудремля, прикрыв глаза, под монотонный стук колес она частенько видела его: как он придет к ней, сядет в уголочке и смотрит вдаль сквозь длинные седые волосы, беспорядочно свисающие на глаза.
“Так что же вы, Наденька, хотите понять? Откуда все человеческие несчастья? Все очень просто. Да-да, не удивляйтесь. Все что происходит, - это не случайность, не внезапность и неспроста. Все – закономерно. Замкнутость большого цикла, какого-то определенного круговорота. Сейчас я вам проще расскажу. Видите ли: все, что происходит сегодня перед нашими глазами, - это лишь реальная действительность, процесс, который был вчера. Отсюда вытекает: то, что мы сегодня хотим, сможем увидеть только завтра. Вспомните русскую народную пословицу: что посеешь, то и пожнешь. То есть – зеркальное отображение. Мы так устроены со всеми нашими достоинствами и недостатками: сегодня хотим одно, завтра – другое, но постоянно живем в реальной действительности, заложенной вчера. Вот вам первое противоречие. Библия ведь что гласит: да примите жизнь такой, какая дана вам...

Но это еще не так важно. Хотя... Давайте мы подробнее разберемся. Представьте на минуту, - конечно, вам очень трудно с этим согласиться, но все же попробуйте, - что человек приходит в этот мир бесконечно много раз. В мире всему есть определенное число. Человек же всегда приходит только человеком. Но разница состоит в том, что у каждого есть только его время. В зависимости от того, как ты проживешь сегодня не только телом, но и душой, настолько и шагнешь в пространственное время – ближе к точке Абсолюта, что богом называем мы. Сразу охватить и понять – все это очень трудно. Попробуйте осмыслить следующее. Пока каждый в отдельности живет от Бога и для Бога (то есть: крестьянин находит радость в своей работе, помещик думает о людях, и каждый пытается только своим умом и трудом подняться на ступеньку высшее, если ему сознание диктует), то мир и процветание в том обществе царят. А если нетерпимость, зависть пошатнут устои общества – вот тогда и революции и, представьте, даже землетрясения, и прочее. Мне довелось встречать людей, которые идут на смерть легко и просто, словно зная, чувствуя, что смерть их, благо принесет потомкам. И поверьте мне, я много прожил, что они не обманулись. Вы обратите внимание на то, что самоубийцы несут как раз очень много отрицательных явлений”

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...