(литературный анекдот в стиле Д.Хармса)
Встретились как-то в Варшаве на оперном  фестивале три знаменитости:  композиторы Глинка, Шостакович и Верди.  Сидят в баре оперного театра, пьют кофе с коньяком и рассказывают друг другу –  кто, что новенького написал.  Глинка говорит: «Я вот написал оперу «Иван Сусанин». Верди говорит: «Я написал оперу «Король забавляется». А Шостакович говорит: «А я написал оперу «Леди Макбет».
Тут проходит мимо искусствовед  Михаил Казиник, и, попивая коктейль «Черный доктор», усмехается:
- Да врете вы все, господа. Нет у вас таких опер! Кому вы рассказываете!
Глинка, Шостакович и Верди возмущенно вскакивают и восклицают:
- Да как вы смете, сэр!
Да Казиника уже и след  простыл. Только смех его слышен – где-то в зрительской толпе.
- А ведь служивый прав, - вздохнул Глинка.
- Так что, господа, колитесь, - хлопнул в ладоши Верди.
– Кто первый? – посмотрел поверх очков Шостакович. Бросили жребий. Первым оказался Верди.
-  Да,  написал я, было, оперу  «Король забавляется».  По пьесе Гюго. О   шашнях Берлускони с придворными дамами. И растлении им несовершеннолетних.  Цензура  оперу запретила. Настояла на изменении  либретто.   Действие  перенесли   в восемнадцатое столетие.  И  назвали: «Риголетто» -   именем  придворного шута.
- Возмутительно, - воскликнул Шостакович. –  Композитор пишет оперу о  распутнике короле.  А цензура ставит все с ног на голову! И делает главным героем  шута! Где логика?
- Это еще что! – воскликнул Глинка. – Я, вот,  написал оперу о простом костромском десантнике Иване Сусанине. А цензура запретила оперу. Мол, негоже императору ходить в оперу, чтобы смотреть на какого-то вояку, небритого и в сапогах! Цензура сказала:  ладно, заблудился десантник Иван в лесу, попал на чужую территорию, с кем не бывает, но посвящать ему оперу?
- И что же, вашего  Ивана обрядили в царя? – засмеялся Верди.
- Да какой царь!  Главный герой  – костромской батяня Иван. И точка.
- Так опера не вышла? – ужаснулся Верди.
- Вышла, - горько вздохнул Глинка. – Только обозвали ее по-другому.
- Как же? – с нетерпением вопрошал Верди.
- Да как, как:  «Жизнь за царя».
- Здорово, - засмеялся Верди. – Царя вроде в опере – нет, а вроде и есть - в  заглавии.
- Нет, господа, - вновь  встрял невесть откуда взявшийся Казиник. – Снова недоговариваете. Позвольте маленькое уточнение. «Жизнь за царя» –  играли, был огромный успех. А потом  сняли.  Сказали: императора  тошнит от вида десантников на  сцене.  От их стоптанных берц,  видите ли,  разит на весь театр. И  особо в императорской ложе.
- Да как вы смеете встревать, - возмутился Верди. – Это наши творческие дела! А  вы тут, милейший,  причем?
- А вот причем! Вам нужна моя защита! Мое слово! Правители уходят и приходят, а искусствоведы остаются. И именно они  рассказывают людям истину о композиторах!
- Ну, так расскажите истину обо мне, господин хороший, - скоромно отозвался Шостакович, глядя поверх очков.
- Запросто! –  подпрыгнул от удовольствия Казиник и отпил  «Черный доктор».
- А дело было так.  Сначала, действительно, была опера «Леди Макбет».   И был огромный успех. Как-то, уже на трехсотое исполнение, нагрянуло руководство компартии. Товарищ Сталин слушал  и  морщился:
- Леди?  Леди – это на западе! Нет, и не может быть у нас никаких леди! У нас – единороссы!
И товарищ Молотов возмутился:
- Стыдно, стыдно слушать  эти западные извращения.  Эта, блин, леди - не спит с мужем.  Но бегает к  любовнику. Не по-единоросски это. 
И  товарищ Киров кивал головой:
- Ни мелодии, ни черта!  Один визг.  Сумбур вместо музыки.   Шиворот навыворот все!
Товарищ Жданов решительно отрубил:
- Пресмыкательство перед западом! И панталоны на дамочке – ажурные! Снять! Снять с репертуара!
И товарищ Микоян поддакнул:
- Порнофония! Волны похоти! Тьфу!
И оперу сняли с репертуара. А Шостаковича лишили звания профессора, объявили профнепригодным и выгнали из Питерской и Московской консерваторий.
- Невероятно, - воскликнул Верди.
- А затем  композиторы и дирижеры (человек пятьсот) подписались под коллективным письмом в газете «Правда», где Шостаковича называют бандеровцем, фашистом и американским шпионом.
- Ну, это вы врете, батюшка, - запротестовал Глинка. – Такого не может быть!
- Может быть,  еще как может быть, - Казиник сделал последний глоток «Черного доктора» и метнул  фужер через плечо.
- Расскажите, любезнейший, - настаивал Казиник,  указывая на Шостаковича. – Как вы боялись, ждали ареста и ссылки в трудовые лагеря на Калыму.  Как каждый день  собирались в дорогу: брали вещмешок, сухари, и укладывались спать за лифтом.
-  Вот она - тернистая судьба гения! – воскликнул  Верди. – Так  что сталось с оперой?
-  Была «Леди»,  стала  «Катерина Измайлова». 
- А кстати, батюшка, -  Глинка обратился к Казинику. - Вы-то сами, откуда будете?
- Из Питера.  Т-с,  - искусствовед перешел  вдруг на шепот. – Меня ищут.
Сказал и тут же бесследно растворился в толпе. К  композиторам  подошли трое в черных очках и перчатках. И, не представляясь, взяли в оцепление.
- Вы не видели здесь такого маленького человечка  -  с армянским носом? - холодно спросили они.
- Нет, - дружно ответили композиторы.
- Это опаснейший тип, - объяснили люди в черном. – Он, умник, очерняет и разрушает государственный строй. Советуем выдать его немедленно службе национальной безопасности.
- Мы всего лишь композиторы, - заверили  службу трое гениев. – К разрушению  государственного строя - непричастны. Ей Богу.
И помахали перед носом   ищеек партитурами опер: «Король забавляется», «Леди Макбет»,  «Иван Сусанин».