рассказ
Дождь обрушился на город легкой волной и вскоре пропал. Был недолго и вот уже нет его. Оставил после себя небольшие лужи и легкую свежесть. Можно – и нужно теперь идти на прогулку.
Как хорошо прогуляться после дождя по чистым, умытым улицам. Начало июня, а липа уже отцвела. Я наклоняю к себе ветви и собираю несколько уже почти отцветших соцветий – на чай. Эх, пропустила липу! Когда же это она успела отцвести? Сегодня все растет как-то не так, как в прежние года. Вот и клубника рано пошла – еще неделька и отойдет. А раньше было – только к середине июня ее ждали на огороде. Море, навалом клубники на рынке, и дешевеет с каждым днем. Обожаю лето.
А говорят – плохо живем. Да такой земли, такого чернозема, как у нас, нигде нет. Все в буйной зелени, все бурно растет. Разве ж где-то, в других землях есть такая красота? Луга, леса, а реки! Вот хотя бы наш Псел. Такой красавец. Чистейший, водичка прозрачная – даже в городе. Народ купается, плавает, радуется летним денькам. Особенно детвора – каникулы.
Подхожу к пляжу на Псле и сажусь на скамью. Кустарники, деревца, омытые  дождем,  радостно распахнули свои ветви навстречу  солнцу. Передо мной – спокойная, умиротворенная гладь реки. Покой и красота. Жизнь прекрасна, когда лето, тепло и море зелени.
Достаю из сумки книгу «Мысли, афоризмы выдающихся женщин», открываю страницу: "Кэтлин Норрис, американская писательница". С наслаждением читаю: «Жизнь легче, чем вы думаете: нужно лишь принять невозможное, обходиться без необходимого и выносить невыносимое». Замечательно сказано. Но это слова. А в жизни?
Хорошо говорить этой Кэтлин. А в жизни так не получается. Только принял одно «невозможное», притерся к нему, сросся с ним. Как наваливается новое «невозможное», еще более «невозможное», чем прежнее.
Или – «необходимое». Вроде бы уже отказался уже от всего, что нужно, что желаешь. О чем мечталось. А жизнь все отнимает, отнимает. Однажды и последнее отнимет – воздух. Но это когда-нибудь, в неопределенном, далеком будущем, надеемся. А пока дышим – значит есть самое необходимое.
А вот как, дорогая Кэтлин, «выносить невыносимое»? Я не умею. Это же такая пытка – терпеть, когда что-то для тебя невыносимо. Не знаю, не знаю, уважаемая Норрис. Наверное, вам это удалось.  Но спросить вас об этом – нельзя. Вы уже умерли. В шестьдесят шестом году. Мне тогда было лишь девять. И мы с вами никогда не встречались. Жаль. Интересно было бы узнать – как вам удалось выносить невыносимое?
Страничка с блестящими мыслями Кэтлин Норрис  прочитана. И я переворачиваю ее, чтобы постичь мысли другой замечательной писательницы - полячки Элизы Онешко. Ее афоризм «Только сильные умеют прощать» мне кажется весьма привлекательным.  Но разве всех – можно? Военных преступников, насильников, маньяков – разве можно?
Да, Элиза. Тут, мне кажется, все очень тонко. Богу, конечно, видней. Зачем нужно столько страданий на земле. Поэтому, остается только всем все прощать. Когда совершается насилие, убийство, обращаешься всегда к Богу. Чтобы понять и простить. Наверное, все это необъяснимо. И как   постичь – очень ограниченным нашим, крохотным разумом, зачем нужна эта самая невыносимость? Зачем нужны боль и страдания? И как их вынести? Наверное, когда вынести невозможно, и наступает конец.
Пока я раздумывала над тонкими философскими мыслями гениальных писательниц, на скамейке рядом пристроилась стайка подростков. Двое мальчишек и две девчонки. Лет двенадцати. Девочки  покупались в реке и  мокрыми купальниками прислонялись к сухим спинам мальчишкам, отчего они испуганно вздрагивали и отгоняли от себя  девчонок. Девчонки звонко смеялись и снова приставали.
Один мальчишка больно рассердился на девчонку и резко крикнул на нее:
- Та зае..ла…  Е..нутая что ли? Еще раз сделай – вые...ю.
Девчонки рассмеялись и побежали в воду.
Я сидела ошеломленная. Книга в моих руках долго оставалась открытой. Я смотрела то на мальчишек, то на девчонок. И не верила своим глазам и ушам. Это были дети. Симпатичные, приятные, культурные на вид дети.  Но они матерились, как грубые портовые грузчики. А девочки реагировали так, как будто брань была для них родной и сладкой речью. В их глазах не мелькнул даже испуг – оттого, что рядом сидят старшие люди и все слышат. Эти дети выросли на матерной лексике. Они другие. Кто-то их сделал такими. Теперь мы будем жить в иной среде. В новом культурном фоне. В их, матерном, – фоне.
И тут за моей спиной прозвучали звонкие девичьи голоса:
- Да ты что, бля,.. Куда бросаешь, бля…  Да, бля…, ты замотала меня!
Я вздрогнула от этих грубых слов, которые звучали из каких-то нереально юных уст.  И действительно, за моей лавочкой, на зеленой траве, играли в бадминтон две десятилетние девочки. Они были прелестны. На них были красивые яркие купальники.  Рядом – на ковриках, прикрывшись шляпками, загорали их мамы.
Все было мирно, тихо, по-семейному.  Милые дети, мило резвятся, мило матерятся. Мамы загорают, Солнышко светит. Чернозем родит буйную зелень. Страна живет своей частной жизнью.
Я закрываю книгу. Как-то не идет больше в голову философия, афоризмы. И Псел кажется мутным и больше не привлекает. И тучи какие-то грязные. И все грязное. Я встаю с лавочки с ощущением, что и платье у меня грязное.
Наверное, Кэтлин Норрис осудила бы меня, что я так легко сдаюсь, бегу. Она, наверное, не стала бы бежать. А осталась бы слушать нехитрые детские маты  и с достоинством выносить невыносимое.
Наверное, я не доросла до уровня великих философов. Не состоялась я еще как высшая духовная личность. И не умею выносить невыносимое.
И бегу.