Недавно пришлось подсесть на роман о "царе варваров" Петре Первом. До этого читал "На западном фронте..." Ремарка и удивлялся, как автор смог описать все ужасы войны (ИМХО, мало кто смог написать что-то подобное). Теперь же сижу и удивляюсь, как похожа старинная Русь на нынешнюю Россию. Особенно захватывают отношения с Европой и попытки затянуть в цивилизацию русский народ.

Первый эпизод, который привлекает - это разговор двух дворянинов:

– Король бы какой взял нас на службу – в Венецию, или в Рим, или в Вену… Ушел бы я без оглядки… Василий Васильевич Голицын отцу моему крестному книгу давал, так я брал ее читать… Все народы живут в богатстве, в довольстве, одни мы нищие… Был недавно в Москве, искал оружейника, послали меня на Кукуй-слободу, к немцам… Ну, что ж, они не православные, – их бог рассудит… А как вошел я за ограду, – улицы подметены, избы чистые, веселые, в огородах – цветы… Иду и робею и – дивно, ну будто во сне… Люди приветливые и ведь тут же, рядом с нами живут. И – богатство! Один Кукуй богаче всей Москвы с пригородами…

Кукуй  (в то время) - это слобода, населённая немцами. Сейчас это - Лефортово, один из районов Москвы. Как видно, он сильно отличался от остальной российской столицы. Но россияне всё же считали себя намного выше немцев: богатства их они не видели, зато знали, что они - католики и протестанты - еретики, одним словом. Вот как об этом говорят дворяне:

Старый князь Приимков-Ростовский, не сдержав сердца, перебил Василия Васильевича:

– От своих кукуйских еретиков не знаем куда деваться. А ты чужих на шею накачиваешь… Конец православию!..

– Едва англичан сбыли при покойном государе, – крикнул думный дворянин Боборыкин, – а ныне под француза нам идти?.. Не бывать тому.

Другой, Зиновьев, проговорил с яростью:

– Нам на том крепко стоять, чтоб их, иноземцев, древнюю пыху вконец сломить… А не на том, чтоб им давать промыслы да торговлю… Чтоб их во смирение привести… Мы есть Третий Рим…

– Истинно, истинно, – зашумели бояре.

Очень напоминает нынение взгляды россиян: они - истинные христиане, Европа - голубая, загнивающая, еретическая. Впрочем, многие из "запоребриковых" жителей прекрасно понимают, насколько Россия отстала от Европы. Понимали это и в те царские времена. Например, самый страшный человек в Москве Ф. Ромодановский ответил боярам так:

– Французов допускать незачем, – густо проговорил боярин князь Федор Юрьевич Ромодановский...  – Французских купцов нам не надо – последнюю рубашку снимут… Так… Вот недавно был в Преображенском у государя… Потеха, баловство… Верно… Но и потеха бывает разумная… Немцы, голландцы, мастера, корабельщики, офицеры, – дело знают… Два полка – Семеновский, Преображенский – не нашим чета стрельцам. Купцов иноземных нам не надо, а без иноземцев не обойтись… Заводить у себя железное дело, полотняное, кожевенное, стекольное… Мельницы ставить под лесопилки, как на Кукуе. Заводить флот – вот что надо.

Не менее интересно, как увидел впервые немцев Алексашка Меншиков (в будущем - верный товарищ царя):

Ворота раскрылись, и Алексашка очутился на Кукуе, в Немецкой слободе. Колеса шуршали по песку. Приветливый свет из окошек небольших домов падал на низенькие ограды, на подстриженные деревца, на стеклянные шары, стоявшие на столбах среди песчаных дорожек. В огородах перед домиками белели и чудно пахли цветы. Кое-где на лавках и на крылечках сидели немцы в вязаных колпаках, держали длинные трубки.

«Мать честная, вот живут чисто», – подумал Алексашка, вертя головой сзади кареты. В глазах зарябили огоньки. Проехали мимо четырехугольного пруда, – по краям его стояли круглые деревца в зеленых кадках, и между ними горели плошки, освещая несколько лодок, где, задрав верхние юбки, чтобы не мять их, сидели женщины с голыми по локоть руками, с открытой грудью, в шляпах с перьями, смеялись и пели. Здесь же, под ветряной мельницей, у освещенной двери аустерии, или по-нашему – кабака, плясали, сцепившись парами, девки с мужиками.

Повсюду ходили мушкетеры, – в Кремле суровые и молчаливые, здесь – в расстегнутых кафтанах, без оружия, под руку друг с другом, распевали песни, хохотали – без злобы, мирно. Все было мирное здесь, приветливое: будто и не на земле, – глаза впору протереть…

А вот как немцы видели Кремль (на то время - царский дворец) и самих россиян:

Иноземцы, бывавшие в Кремле, говорили с удивлением, что, не в пример Парижу, Вене, Лондону, Варшаве или Стокгольму, царский двор подобен более всего купеческой конторе. Ни галантного веселья, ни балов, ни игры, ни тонкого развлечения музыкой. Золотошубные бояре, надменные князья, знаменитые воеводы только и толковали в низеньких и жарких кремлевских покоях что о торговых сделках на пеньку, поташ, ворвань, зерно, кожи… Спорили и лаялись о ценах. Вздыхали – что, мол, вот земля обильна и всего много, а торговля плоха, обширны боярские вотчины, а продавать из них нечего. На Черном море – татары, к Балтийскому не пробьешься, Китай далеко, на севере все держат англичане. Воевать бы моря, да не под силу.

К тому же мало поворотливы были русские люди. Жили по-медвежьи за крепкими воротами, за неперелазным тыном в усадьбах на Москве. В день отстаивали три службы. Четыре раза плотно ели, да спали еще днем для приличия и здоровья. Свободного времени оставалось немного: боярину – ехать во дворец, дожидаться, когда царю угодно потребовать от него службы, купцу – сидеть у лавки, зазывать прохожих, приказному дьяку – сопеть над грамотами.

То же позже заметил и царь Пётр. Неудивительно, что он стал дружить с иностранцами, которых стал использовать и для постройки крепости, а также для обучения солдат - собственно, того, чего сами россияне не умели. Для тех самых золотошубых бояр даже лишний выход царя куда-нибудь был противным, не говоря уже о беготне, да ещё и с немцами. Один из эпизодов прекрасно раскрывает их мысли:

Снимает боярин шапку о сорока соболей, снимают шапки дворяне, низко кланяются с той стороны. И – глядят, разводя руками… Отцы и деды нерушимой стеной стояли вокруг царя, оберегали, чтоб пылинка али муха не села на его миропомазанное величие. Без малого как бога живого выводили к народу в редкие дни, блюли византийское древнее великолепие… А это что? А этот что же вытворяет? С холопами, как холоп, как шпынь ненадобный, бегает по доскам, бесстыдник, – трубка во рту с мерзким велием, еже есть табак… Основу шатает… Уж это не потеха, не баловство… Ишь, как за рекой холопы зубы-то скалят…

Поэтому Пётр решил полностью изменить Русь на европейский манер. Царь прекрасно видел, что многие беды страны - в её дремучести, воровстве и многом другом. Однако так не думало духовенство, которому казалось, что во всём виноваты иностранцы. И однажды они донесли эту мысль Петру через патриарха:

– Мы убогим нашим умишком порешили сказать вам, великим государям, правду… До того времени не будет порядка и изобилия в стране, покуда произрастают в ней безбожие и гнусные латинские ереси, лютеранские, кальвинские и жидовские… Терпим от грехов своих… были Третьим Римом, стали вторым Содомом и Гоморрою… Великие государи, надобно не давать иноверцам строить свои мольбища, а которые уже построены – разорить… Запретить, чтобы в полках проклятые еретики были начальниками… Какая от них православному воинству может быть помощь? Только божий гнев наводят… Начальствуют волки над агнецы! Дружить запретить православным с еретиками… Иностранных обычаев и в платье перемен никаких не вводить… А понемногу оправившись да дух православия подымя, иноземцев выбить из России вон и немецкую слободу, геенну, прелесть, – сжечь!..

Как видно, духовенство совсем не понимало, зачем российской армии нужны военные иностранцы. Так, Пётр понимал, что солдаты воевать совсем не умеют, чего не скажешь о немцах. Священники считали, что еретики ничего полезного принести не могут, в том числе и армии.

Вскоре Пётр отправился в Архангельск - посмотреть на иностранные корабли. Нужно сказать, что тогда у России с кораблями было то же самое, что сегодня с авианосцами. Помните пыхтящего "Адмирала Кузнецова", который плыл в Сирию только для переправки истребителей? И то, собственно, два потерял, пока доплыл. А вот что было с кораблями на Руси во времена Петра:

При покойном Алексее Михайловиче скинули иноземное иго! – сами-де повезем морем товары. Из Голландии выписали мастера Картена Брандта, с великими трудами построили корабль «Орел», – да на этом и замерло дело, людей, способных к мореходству, не оказалось. Да и денег было мало. Да и хлопотно. «Орел» сгнил, стоя на Волге у Нижнего Новгорода.

Ну, а у иностранцев с кораблями дело обстояло, конечно, намного лучше. В этом Пётр убедился в Архангельске:

Стоя на палубах, глядели, как невиданная заря разливалась за слоистыми угрюмыми тучами… Поднялось небывалой величины солнце над темными краями лесов, лучи распались по небу, ударили в берег, в камни, в сосны. За поворотом Двины, куда, надрываясь на веслах, плыли карбасы, протянулось, будто крепость, с шестью башнями, раскатами и палисадом, длинное здание – иноземный двор. Внутри четырехугольника – крепкие амбары, чистенькие дома под черепичными кровлями, на валах – единороги и мортиры. Вдоль берега тянулись причальные стенки на сваях, деревянные набережные, навесы над горами тюков, мешков и бочек. Свертки канатов. Бунты пиленого леса. У стенок стояло десятка два океанских кораблей да втрое больше – на якорях, на реке. Лесом поднимались огромные мачты с паутиной снастей, покачивались высокие, украшенные резьбой кормовые части. Почти до воды висели полотнища флагов – голландских, английских, гамбургских. На просмоленных бортах с широкой белой полосой в откинутые люки высовывались пушки…

На правом – восточном – берегу зазвонили колокола во сретенье. Там была все та же Русь, – колокольни да раскиданные, как от ленивой скуки, избенки, заборы, кучи навозу. У берега – сотни лодок и паузки, груженные сырьем, прикрытые рогожами. Петр покосился на Лефорта (стояли рядом на корме). Лефорт, нарядный, как всегда, постукивал тросточкой, – под усиками – сладкая улыбочка, в припухших веках – улыбочка, на напудренной щеке – ямочка… Доволен, весел, счастлив… Петр засопел, – до того вдруг захотелось дать в морду сердечному другу Францу… Даже бесстыжий Алексашка, сидевший на банке у ног Петра, качал головой, приговаривая: «Ай, ай, ай». Богатый и важный, грозный золотом и пушками, европейский берег с презрительным недоумением вот уже более столетия глядел на берег восточный, как господин на раба…

В отличие от священников (далеко не всех, в чём мы убедимся позже), Пётр понимал, что все беды - не в иностранцах, а в русских людях. Об этом он думал здессь же, в Архангельске:

Будто ногтями схватывало сердце, – так терзали раскаяние, и злоба на своих, русских, и зависть к самодовольным купцам, – распустят вольные паруса, поплывут домой в дивные страны… А ты – в московское убожество… Указ, что ли, какой-нибудь дать страшный? Перевешать, перепороть…

Но кого, кого? Враг невидим, неохватим, враг – повсюду, враг – в нем самом…

Как я уже сказал, духовенство толковало царю и о более умных вещах, чем патриарх. В том же Архангельске думный льяк Виниус дал Петру совет, которым он позже успешно воспользовался:

Петр Алексеевич, торговых людей в первую голову береги. Шкуру и две тебе отдадут, – сними только с них непомерные тягости… Ведь иной две пары лаптей боится вынести на базар – хватают, бьют и деньги рвут с него… А с кого тебе и богатеть, как не с купечества… От дворян взять нечего, все сами проедают. А мужик давно гол.

И - тут же:
– За границей не воруют, не разбойничают, – сказал Петр, щурясь на зыбь, – люди, что ли, там другой породы?..

– Люди те же, Петр Алексеевич, да воровать им не выгодно, честнее-то выгоднее… Купца там берегут, и купец себя бережет… Отец мой приехал при Алексее Михайловиче, завод поставил в Туле, хотел работать честно. Не дали, – одними волокитами разорили… У нас не вор – значит, глуп, и честь – не в чести, честь только б над другими величаться. А и среди наших есть смышленые люди… (Белые, пухлые пальцы Андрея Андреевича будто плели паутину, отблескивало солнце на очках, говорил он мягко, вязью.) Ты возвеличь торговых людей, вытащи их из грязи, дай им силы, и будет честь купца в одном честном слове, – смело опирайся на них, Петр Алексеевич…

В общем-то, можно и дальше продолжать приводить примеры из романа: и об увиденном порядке и чистоте в Европе; и о заведении европейских обычаев на Руси; и о том, как противились бояре; и об издевательстве над родовитой знатью (над тем же Буйносовым или Лычко). Только блог тогда превратится в одно большое "полотенце", до конца которого будет тяжело дойти. Можно сказать одно: триста лет тому назад россияне точно так же упирались от Европы и её обычаев, от европейской науки и техники (тогда это были корабли, лесопилки на воде и т.д.), от чистоты (как говорил Меншиков "а у нас бы тут кругом всё обгадили"). Сегодня мы видим то же самое. Да, Украина немного похожа в этом плане. Но, во-первых, мы ведь тоже долгое время находились под Москвой. А во-вторых, хоть и со скрипом, но страна движется в Европу. У россиян же - то же упорство чистоте и прогрессу и нарастающее поклонение "царю", с которого скоро так же будут сдувать пылинки.