Глава 17

Осенью девятнадцатого года небольшое офицерское формирование белой армии, окруженное в степях, прорывалось к Крыму. Бессмысленные, ничем не оправданные жертвы обеих сторон подавили в людях всякое понятие о человеческом предназначении. Словно в адской машине перемешались серые массы человеческих тел. Вокруг – кромешный ад, грохот и истощенный вой снарядов, трескотня пулеметов и винтовок, дикий вопль, крики, визги, удушливый смрад дыма, гари, крови, гноя.
Перевязывая раненых в траншее, Наде вспомнилось одно философское изречение: самый счастливый человек тот, который еще не родился. И тут же (она не удивилась) появился опять старик. Он сидел на бугорке у самого края траншеи, смотрел, как падают замертво ребята и быстро-быстро сказал: "Нет-нет, вы не правы, ведь каждый раз, когда вы приходите в этот мир, – это и есть самое большое счастье" И все. Он исчез. Так быстро в этот раз.
Надя увидела, как поднялась цепь и пошла в атаку, и снова возвратилась. Вот снова поднялась и залегла. Вдруг отчетливо увидела Константина. В полный рост поднялся, отряхнулся, махнул рукою и пошел. За ним поднялся еще один, еще, еще... И снова вся цепь пошла в атаку. Но Костя остановился, вроде задержался ненадолго, голову к небу поднял, очевидно, посмотрел на приближавшуюся грозу и рухнул. Цепь, как по команде, залегла. Все замерло, все стихло. Минута, две или пять – никто не знает, не помнит. Откуда? Что это?
На фоне нависшей черной грозовой тучи среди прижавшихся к земле цепью белогвардейцев – девушка на белом коне, в галифе и белой рубашке, с саблей наперевес пронеслась галопом вдоль линии фронта. Золотистые волосы развеялись по ветру, и крепкий звонкий голос разорвал тишину:
- Господа! Что приуныли? Впере-е-ед!
... И ярость, и рукопашный бой, и – противник дрогнул. И вышли из окружения.
Недалеко, в тылу красной армии, в одинокий вагончик комдива влетел связной красноармеец.
- Товарищ комдив, товарищ комдив, там – баба!
- Что, "баба"?- Улыбнулся спокойно комдив.
- Товарищ Суханов,- вытаращив репуганные глаза, промолвил, заикаясь, красноармеец,- там не ба-а-ба, а су-ущий дьявол. Наши п-п-позиции дрогнули и-и отс-с-ступили. Белогвардейцы ух-х­одят.
И поднялся комдив во весь свой двухметровый рост, и грохотом прокатился его могучий голос:
- Коня мне!
Где-то позади, отозвался трубач – протрубил тревогу. Комдив взлетел на подведенного к нему коня. Конь, пришпоренный крепким седоком, встал на дыбы и с невероятной силою рванул и понесся навстречу приближающейся бело-золотистой точке. Но вот комдив поводья натянул, и словно окаменевший, конь остановился. И опять над степью прокатилось:
- Эскадрон! Ни с места!
Эскадрон в оцепенении застыл. Командир рванул коня, и тот стрелою понесся над землей. Как невероятно красивы, слившиеся в едином дыхании, всадник и серый конь в яблоках!
Степь замерла, вся в ожидании не то грозы, не то... Взбесившееся время вдруг замедлило свой бег: еще мгновение, еще немного и... Вдруг все утихло. Все ждало, вот-вот... Два всадника летели навстречу друг другу: девушка на белом коне в белой рубашке, и парень на сером коне в выгоревшей, как степь, серой рубахе. Низко-низко свинцовое грозовое небо. Люди застыли: эскадрон красноармейцев, с одной стороны, и жалкие остатки белогвардейского полка – с другой. А между ними – два человека, две души неслись навстречу друг другу. И что же это может быть, мираж? Время почти совсем остановилось. Нервы до предела напряглись. Еще мгновение и... они соединились. Молния, досель невиданная, рассекла все небо и – о чудо! - так и застыла, не угасая.
- Это ты?
- Да, я. А это ты?
- Конечно, я. Какой ты большой.
- А ты божественно красива!
- У тебя серые невероятно теплые глаза.
- Ты слышишь: гитары звучат. Это Испания играет. О тебе мне моя мама рассказывала: "В России ты ее найдешь, сынок, в России"
- У тебя красивый голос, сочный, словно ты только-только ел арбуз, и на губах твоих его осталась влага.
- А в твоей улыбке собрана вся нежность человеческой любви.
- Мы сейчас умрем?
- Да нет, что ты!
- Но пули приближаются, они ведь прямо в нас летят.
- Я их остановлю.
- Как мышцы твои перенапряглись. Вены вот-вот взорвутся.
- Такие маленькие и тяжелые, как глыба отвалившейся скалы.
- Как звать тебя?
- Дмитрий. В Испании – Доменико. А ты - Надежда?
- Да, я Надя.
- Смотри, вот небо раскололось. Пойдем.
- А мы сюда еще вернемся?
- Обязательно. Пойдем.
Чья-то нервная рука нажала на спусковой механизм, и вылетел снаряд, пропев последнюю песню. Да чей же приказ выполнила затуманившаяся, обездоленная голова, сидящая у прицела орудия?

Глава 18

- Эй, ты слышишь? Где-то человеческий детеныш плачет.
- Да нет. Это, верно, опять филин кричит.
- Нет, на этот раз ребенок – уж я точно знаю. Вот и время прошло. Нам скоро уходить, а они... Но вот ведь в чем закон разума Вселенной: ты снова вороном сюда придешь, я – дубом, но может быть, на другой земле, а может быть, еще раз здесь из желудя я корешки свои расправлю и прорасту на прежнем месте. А люди... Каждый придет в то время, которое заложил в прошлой жизни, и вновь по предначертанной судьбе, заложенной когда-то, пройдет. И так – до бесконечности много-много раз, пока не сознает, что есть что-то высшее, где всполох молнии с бесконечностью равны.

Глава 19

Антон проснулся, словно и не спал. Открыл глаза. Все тот же безоблачный июньский день. Над головою – ветки дуба, чуть заметно шевелились листья. Вдали – пейзаж. Никак не различить, где сон, где явь. Как будто только взгляд лишь перевел из прошлого в сегодняшнее время. Еще раз провел рукою по огрубевшему стволу и пошел, ускоряя шаг, к сиреневым аллеям, где стояла его палатка. Сегодня к полудню должна приехать Надя. "А может, она уже приехала?" При этой мысли Антон заторопился и побежал.
У развалин никого не было. "Значит, еще рано. Как же я часы забыл? Да разве только часы?” Антон насобирал сухих веток, разжег костер, разложил всю свою провизию (пакеты с продуктами, консервы), достал котелок, набрал чистой родниковой воды, начал готовить обед. Сел в ожидании, пока вода закипит, задумался. "Интересный сон там, у дуба, привиделся. Такой богатый. Однако, вот окончание сна... Нет, чуть пораньше. Ну, конечно, ведь я это уже видел. Это было. Вон на том поле Я это точно помню. Я даже помню, что ветер по-особому свистел в ушах; как щекотало в ладошках... Но не может быть. Так не бывает. Хорошо. Допустим, что та, которая неслась навстречу мне, была похожа на Надю – это еще можно объяснить (во сне видишь того, о ком думаешь). Но чтобы вот так, в реальной действительности я узнал то поле, где это все произошло, - нет, конечно, нет. А может, это и не сон?" Вдруг издалека послышался хруст сломанной сухой ветки. Антон напрягся, вслушиваясь в тишину. Вдруг отчетливо услышал приближающиеся неторопливые шаги. Он поднялся, сделал шаг навстречу...
На бескрайнем, залитом солнцем поле паслось несколько овечек и коз. Неподалеку, на краю поросшего папоротником, не очень глубокого оврага, сидел лет десяти пастушок, играя на свирели незатейливую мелодию. Рядом лежал очень большой лохматый пес с короткой мордой и висящими длинными ушами. Он положил свою массивную голову на лапы и лениво дремал. Поодаль бегала девочка лет восьми в легком прозрачном ситцевом платьице. Она играла с мотыльком, который время от времени садился на ее пухленькую ладошку, отчего вызывал у девочки радостный и звонкий смех. Но вот впереди у нее в густой высокой траве что- то засияло. Девочка остановилась, потом тихонечко подошла, присела и нежно ручками развила траву, залюбовалась...
Надя, выходя из лесу, увидела дым костра и сидящего возле – Его. Она задержала взгляд, он обернулся, сделал шаг навстречу. "Господи, какой же он”... Высокий, худой, в потертых джинсах с широким кожаным ремнем. Рубаха цвета ржавчины из грубого полотна свободно висела на нем, не скрывая его угловатость. Высокий лоб, редкие светлые, как ржаная солома, волосы оттеняли его смуглое, слегка вытянутое лицо с большими, круглыми темно-серыми глазами. Крупный нос и широкий рот подчеркивали общую гармонию мужского портрета. Он не улыбался и не был серьезен. Он шел навстречу ей, переполнен всеми земными чувствами любви. Уронив большую дорожную сумку, она шла в объятия единственного вечно жданного. А ведь могло случиться: прожив во времени одном, так и не встретиться друг с другом. Очень медленно обнялись и пошли, любуясь.
Он целовал легонько, не спеша – лоб, волосы, влажные глаза, губы, шею. Она вздрогнула. Резко обхватила голову его и быстро горячо расцеловала. Ноги подкосились. Медленно опустилась, всего целуя; стала на колени, обвила его руками, прижалась, чуть слышно всхлипывая. Вдруг большие сильные руки подняли ее и понесли.
- Сумасшедший, тебе же тяжело...
Еще немного – и он опустился, не выпуская ее из объятий.
- Ты ляг. Я все сама.
Нежная трава мягким ковром разостлалась перед ними. Она его раздела, всего целуя, и медленно сама разделась, на него глядя. Обнялись, задыхаясь от прикосновения каждой части тела.

Глава 20

Пастушок обратил внимание на то, что девочка притихла. Он оглянулся, поднялся, подошел к ней, присел рядышком и посмотрел в траву. Детское лицо его было очень серьезное, не по годам задумчивые глаза. Он тихо, долго наблюдал. Собака, подняв голову, завидев хозяина, снова уронила ее на лапы. Паренек поднялся.
- Это – таинство. Ты их смущаешь. Не надо долго на это смотреть.
- Но ведь это так красиво! Рождение тонкой энергии.
Он пошел на то место, где лежала собака, сел и снова начал играть.

Глава 21

...Она задыхалась, стонала, судорожно извиваясь. Вдруг тяжелая боль внизу живота внезапно прорвалась, медленно вытекая и освобождая все тело. Стало легко, свободно, спокойно.
В этот же миг он, судорожно стиснув ее руками, замер. Она с наслаждением ощущала в своем теле толчки пульсирующей плоти. Состояние безумного блаженства овладело ими.
- Я люблю тебя.- Прошептала она, целуя влажное его лицо.
- О как я люблю тебя! Ты слышишь, как я тебя люблю?!
Надя плакала. Антон целовал ее, не в силах вымолвить ни слова.
Потом они долго лежали, продолжали молча наслаждаться, опьяненные сладким туманом любви.
- Мне кажется, что на нас кто-то смотрит.
- Здесь вокруг никого нет. Я тут уже целые сутки. Все вокруг обошел. Никого нет.
- У меня такое чувство, что на нас смотрят не со стороны, а сверху.
- Радость моя – это тебе только кажется.
- Там наверняка кто-то есть. Прикрой меня собою.

Глава 22

Девочка очень осторожно поднялась, вздохнула, пошла к парнишке. Молча села возле него обхватила руками колени, задумчиво посмотрела вдаль.
- Они такие маленькие – маленькие и красивые. Как жаль, что они подвластны времени.
Пастушок перестал играть. Помолчал, потом объяснил:
- Теперь ты поняла, что такое время? Да, они живут. Они маленькие. Они подвластны времени. Но они снова и снова возвращаются в физический мир времени, чтобы соткать свои покрова с тонкой энергии. Но есть и черная энергия. Тебе о ней еще рановато знать.
Пастушок снова стал наигрывать свою незатейливую мелодию.

Глава 23

Надя и Антон прожили в палатке десять дней. Как одна минута. Как одно мгновение. Разъехались так же, как и приехали, - врозь. Сначала Надя уехала. Антон проводил ее до села, посадил на автобус. Сам укатил на велосипеде.
Тщетно он пытался разыскать ее. Или встретить случайно. Хотя бы узнать, где она. Время летело. Надю он больше так и не увидел. Антон закончил аспирантуру. Работал над диссертацией, но тема ему была абсолютно чуждой. Поэтому работа вырисовалась сухой, надуманной, бесплодной. Как-то летом потом он вспоминал: именно в тот день в июне странный пришел конверт. Без подписи. Он догадался. Долго не открывал. Ходил, курил. Потом убрал на кухне все. Достал коньяк. Налил в рюмку. Поставил на стол. Сел. Снова закурил. И распечатал. Очень маленькое письмо.
"Антон, счастье мое, прощай. Я теперь знаю, что в следующий раз мы встретимся с тобой навсегда. У тебя дела, дела, дела... Я подожду тебя там. Я тебя обязательно дождусь, любимый"
Впервые Антон пожалел, что не умеет пить. "Запить бы сейчас – в самую пору. Но не могу ее осилить – эту проклятую водку" Всегда, если случалось где перебрать лишнего, Антон болел неделю.
Сотрудники привыкли к странностям Антона. Но то, что он сделал в этот раз, выходило за рамки всех удивлений. Первым на кафедру принес обалденную новость, как ни странно, молодой преподаватель, который набивался к Антону в друзья. "Как-то один мой приятель сказал мне, что в здании бывшего монастыря, который сейчас на реставрации, но действует, есть оригинальные иконы. Зашел я туда... И что вы думаете? Кого я там встречаю? Не поверите! Нашего дорогого Антона. Господи, весь в краске. Устроился, видите ли, маляром. Нет, ну, я понимаю – на лето... Подзаработать... Но почему в церковь? А после этого – идти читать лекции по педагогике... Что вы на это скажете?"
После короткой беседы с завкафедрой Антон уходит из института. По собственному желанию. Когда же закончились реставрационные работы, уезжает из города сначала к родителям, а затем...

Глава 24

В тракторной бригаде ремонтировал свой старенький трактор Сергей. Услышал свист, а затем голос председателя. Оглянулся.
- Тараненко, ты, что так увлекся? Чего не слышишь? Зову, зову, а ты не обращаешь внимания.
-Так ведь мотор работает. Сами понимаете.- Медленно шагая навстречу председателю колхоза, вытирая руки от мазута, доброжелательно оправдывался Сергей.- Здравствуйте.
- Здоров, Серега.- Председатель пожал мускулистую руку комсорга.- Ты скоро в поле выйдешь?
- Должен сегодня закончить. Завтра выйду.
- Хорошо.- Выждал паузу, глядя на проходившего пьяного колхозника.- Вот черт, с утра нализался, никак проспаться не может. Отправить бы его, куда надо, так ребятишек его жалко.
- Да здесь, если отправлять всех таких – работать некому будет.
- Тото и оно. Вот жизнь... Я к тебе вот что... Значит, сосед у тебя объявился.
- Какой сосед?
- Поселили мы, значит, в ту пустую хату, что возле вас - самая крайняя...
- Я понял. Но кого?
- Да интеллигентишка один. К нам в колхоз напросился... И где он взялся на мою голову?
- А на роботу кем?
- Пойдет пока на кирпичный, а там посмотрим. Может, по наряду на ферму... Или в плотню.
- Не понял: вы же говорите – интеллигент? И – по наряду? Может, его в школу или в контору?
- Ох, Тараненко, нет у меня работы. Я ему так и сказал. А он – ничего, пойду на кирпичный.
- Послушайте, а может, он того... Вы проверил и?
- Сам ты того... В институте работал преподавателем. Ушел. Хочу, говорит, вашу церковь отреставрировать, ну, ту, значит, на хуторе. А я ему говорю: "Мы реставрировать не собираемся" А он говорит: "Места у вас тут красивые. Романтика всегда меня манила. Тогда,- говорит,- ­примите меня в колхоз рядовым" Я вот и подумал: не помешает нам пара рабочих рук. Хотя какой из него рабочий? Короче, взяли. Поселили. Так ты уж, того, помоги там советом, ну, чем сможешь. Он так – парень ничего. Только вот... Одним словом – интеллигент да и только. В общем – принимай соседа. Бывай. Да, можешь сегодня после обеда не приходить. Помоги ему свет подключить.
- Хорошо.
Когда Сергей пришел домой, мать сразу же:
- Сереженька, у нас сосед теперь новый. Парень дужэ гарный. Внимательный такой, культурный, добрый, вот только неловкий какой-то. Ну, ничого, ничого... Мы ему давай трохи поможемо. А то ведь важко ему, ох, важко будет.
- Пойду с ним познакомлюсь.
- Иди, Сереженька, иди.
- А Галя где?
- Та корову ж погнала.
- А ты того, мать, приготовь чего-нибудь пообедать, я его к нам приглашу.
- Хорошо, Сереженька, иди, иди.
Хата хоть и была еще целая, добротная, но уж очень запустевшая. Двери открыты настежь. Изнутри потянуло дымом. Сергей в дверях громко постучался, бодро спросил:
- Можно войти?
С хаты послышалось:
- Проходите, проходите, пожалуйста.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте. Проходите, гостем будете.
- Так это, значит, вы здесь решили поселиться?
- Да вот, приехал...
- Мне сказали, что у нас сосед ... А я не поверил. В такой глуши... На краю села... Бездорожье...
- Почему? Мне здесь очень нравится. Кругом эти балки, овраги... Лес. Так романтично.
- Все это скоро пройдет. Да ладно, об этом потом. Давайте знакомиться. Ваш сосед,- протянул руку,- Тараненко Сергей.
Антон пожал его руку. Ответил:
- Меня зовут Антон. Будем на " ты".
- Согласен.
- Давай где-то пристроимся покурить. Хочу вот печь растопить. Настоящая печь... Давно мечтал поспать на горячей печи.
- Я б не советовал. Она вся потрескалась. Дымит. Хотя дымоходы прочищены. Ладно, коль затопил, пусть себе горит. Но для начала поможешь мне. Я подключу тебе свет. Ты не встречал здесь лестницу?
- Там за сараем есть.
- Тогда пошли.
Антон держал лестницу, а Сергей быстро, привычно подключил провода. Вошли в хату. Серега вынул из кармана пару лампочек, закрутил.
- Ну, вот, свет есть – это главное. Остальное поможем тебе после, когда пообедаем. Пошли?
- К вам? Как же? Неудобно. Ты погоди, мы сообразим здесь что-нибудь.
- Здесь "соображать" потом будем. Пойдем. Мама моя приглашает. Заодно и с моими познакомишься.
- Я с твоей мамой уже знаком. Екатерина Семеновна. Правильно?
- Да.
- Я у вас воду в колодце брал.
- С женою тебя познакомлю, с детьми... Они, правда, в садике пока и в школе.
- Сколько у тебя детей?
- Пока – двое. Старший уже в первый класс пошел.
- А я вот даже не женат.
- Это ничего. Если останешься, здесь быстро женим.
- Не знаю, не знаю. Вряд ли.
- Ладно, поживем-увидим.
Семья Тараненко как-то сразу привязалась к новому соседу. Они все вместе помогли ему обустроиться. Сделали небольшой ремонт. Хлопцы вдвоем подлатали крышу, очистили двор от зарослей. Напилили дров. Бабы (так постоянно выражался Сергей) помазали печь, грубу, побелили комнаты, помыли окна, двери, полы. Началась нормальная сельская жизнь Антона. Поначалу ему было все интересно: лес, село, люди, с которыми он быстро сходился, одиночество в своем пустынном доме на самом краю села, и даже невыносимо тяжелый труд на кирпичном заводе не сломал его оптимизм и веру в то, что отреставрирует он все же ту церквушку на хуторе.
Сельские жители при появлении странного молодого человека считали его чудаком, никак не могли сообразить, чего это он из города в их болото попал. Потом попривыкли. Все же он был интересен: простой, доверчивый, ну уж слишком доверчив. Так как многих эта черта Антона забавляла, вскоре стали над ним в открытую подшучивать, мягко говоря. Но Антон не обращал внимания. Понимал, что они ведь не со зла, а скорее из-за своей безысходности. Только здесь, в селе, он ясно осознал, какая тяжелая жизнь крестьянина и не только в физическом труде. В перерывах между катаниями тележки с кирпичем, Антон часто вспоминал то прекрасное село в его далеком детстве, когда летом ездил погостить у бабушек.
С наступлением холодов оптимизм Антона приугас. Сергей частенько заходил к соседу, как полагается, с бутылочкой; посидеть, поболтать о том, о сем...
- Антон, ты знаешь, не так давно, лет семь назад, у нас здесь жил тоже один дурачок. - Антон улыбнулся, и Сергей спохватился.- Прости, я не так хотел сказать...
- Я понимаю.
- Нет, правда, не обижайся. Ты ведь не такой, как мы.
- Ничего, ничего. Так что же? Был у вас дурачок. И что дальше?
- Жил у нас дядя Федя – дурачок. Он больной был на голову. Бездомный. Жил, где попало. Правда, здесь тогда тетка его жила... Так вот задолго до того, как мы взорвали церковь,- ты же знаешь: у нас здесь церковь была, большая, красивая, не то, что та, на хуторе, - он точно предсказал день и час, когда мы ее взорвем. Представляешь? Об этом никто не знает – он мне одному сказал. Я вот думаю: как он мог об этом знать, откуда? А еще он мне рассказал...
И Сергей подробно, как мог, пересказал то, что говорил в последний раз дядя Федор. Чем дальше он углублялся в свой рассказ, тем серьезней становилось лицо Андрея. "Откуда у этих изможденных рабским трудом и водкой, в забитом селе, такое ясное понимание сложнейших философских концепций? Какие они, однако, интересные, по-своему красивые и добрые эти люди – крестьяне, мудрые и сильные. И не надо их поучать. Они во всем разберутся сами"
- Ты, Серега, сам скоро на все ответишь. Ведь недаром тот ваш дядя именно тебе все рассказал. Помни: случайностей не бывает... Тебе бы поучиться надо.
- Куда мне! Уж за тридцать перевалило. Да и семья, детишки...
- Это ничего. Поступай на заочное. Если захочешь, помогу.
- А что, надо подумать. Только вряд ли. Хотя у меня была мысль учиться. А теперь...
- Расскажу тебе один эпизод моих путешествий - любил я и раньше путешествовать. Много ездил, летал, но больше пешком ходил. Вот так: брал рюкзак летом и по незнакомым местам все шел, шел, ориентируясь по карте. Как-то однажды – я уж не помню, где это было – подвернул ногу. Этот день был самым изнурительным: нога болела, не было больше сил двигаться. Но все же мне повезло. Доплелся до развалин древней усадьбы – значит, недалеко есть селение. Ночевать придется здесь. Думаю: пойду, осмотрю этот дом с мезонином. Прекрасный дом когда-то был, большой, красивый, просторный. Здесь протекала жизнь. А потом люди оставили его, и время принялось съедать этот дом. Он медленно умирал, когда-то цветущий. Видно было, что он сопротивлялся времени, не хотел сдаваться, не хотел стареть. Но стал ненужным дом, его покинули и ушли. А он загрустил в полнейшем одиночестве.
Время неумолимо, жестоко. Оно уничтожает и сглаживает все, что ненужно. Через несколько лет даже эти развалины исчезнут. Они разрушатся, превращаясь в пепел. И образуется холмик. А ведь это создавали руки человека. Я даже слышу их голоса... Постой, постой: там, в средине дома, и вправду кто-то есть и зовет меня. Пойду я посмотрю, хотя уже темнеет, и ветер вдруг поднялся. Но все же я пойду. Змея преградила мне дорогу. Шипит: "С-ш-ш-ш-ш, не ходи сюда. Я заклинаю. Если ты выйдешь обратно, ты не возвратишься”. А из дома голос слышу: "Милый человек, войди сюда. Освободи меня. Я столько лет страдаю, а выйти не могу, покинуть этот мертвый дом без живого человека. Входи, не бойся их: они всего лишь пугают. Измучилась я. Входи скорее" А змея опять свое: " С-ш-ш-ш, не ходи, ты слышишь! Я заклинаю!" "Прочь, тварь ползучая, иль я убью тебя!" ­"Как знаешь"
Как только я вошел, мне запах гнилой пыли дыханье перекрыл. Я чуть не задохнулся. Везде обломки, пустота, лишь ветер носится с веселым смехом. Во всех углах потревоженные змеи шевелятся. Эхом раздаются звуки криков диких. Кто-то мечется по комнатам, хохоча: "Ха-ха-ха. У-у-у”. И вороны под крышею кричат. Но где же девушка, которая меня звала? Нигде не видно. "Эй-ей-ей! Ты где-де-де? Ты слышишь-ышишь-ышишь? Я пришел-шел-шел”. Где-то с высоты я слышу голос нежный: "Я слышу, друг мой. Благодарю, что ты меня освободил. Я свободна и улетаю. Прощай... Но скоро мы увидимся. Я приду к тебе. До свиданиия­-свидания!" И все. И стало тихо. Лишь по комнате метался ветер. Да слышен жалкий скрип заржавевших дверей. Я осторожно двинулся дальше, вглядываясь, чтобы не свалилась на меня сверху змея или бревно. И вдруг – огромные, красивые, уставшие глаза. Нежностью своей ласкают. Я подошел поближе. Портрет, припавший вековой пылью, висел передо мною на стене. Я протянул руки и тот же час одернул: из-за него выползала огромная змея. "Ш-ш-ш, не трогай" А в вышине – все тот же дикий хохот: "Ха-ха-ха!" Какое омерзение вокруг. Но это лицо ­красивое, нежное; лицо с прекрасными глазами. "Вот это да”...- Прошептал чуть слышно. Все сразу изменилось. Огромный, красивый зал, весь залитый светом. Вот граф, а вот графиня. А там вон князь и генерал седой. А там гусары приглашают прекрасных дам... А вот – она, немножечко уставшая от бала и от пригубленного вина. На мгновенье обернулась и застыла, пленя меня глазами. Кругом все танцуют, смеются, говорят, но я не слышу ничего, кроме шума ветра и хохота такого мерзкого, невыносимого, злого. Вдруг зашевелились губы. Все утихло.
Я слышал, как она сказала: "Мой милый, мое дыхание, радость... Ты пришел, а меня уже нет давно. Ты видишь только образ мой, но я уже ушла из мира. Улетела. Не грусти. Ты всегда со мною, и я приду к тебе, приду”... Так и застыла с чуть приоткрытыми губами. Бал окончен, и погасли свечи, а я стою все в темноте. Года прошли, все постарело, все умерли, остался лишь седой старик. Он пел где-то за моей спиной, и песня то утихала, то с новой силою входила в меня. Я оглянулся. У него была гитара. Он медленно поднялся и пошел. Я двинулся за ним, и тот романс, который напевал он, мне душу нежно теребил: " Ямщик, не гони лошадей. Мне некуда больше спешить”... Предметы, как и люди, умеют говорить, лишь надо научиться слышать их. Тогда я вспомнил сон, который приснился мне накануне, ночью. Контакт с иною жизнью, что рядом с нами, здесь же, на одной земле. Это наша память. Она всегда с нами. Мы меняемся, а память остается. Она жива.
- Ты так красочно рассказываешь, словно сам там был. Как в романах. Я прямо заслушался. Ты ту девушку потом встречал?
- Наверное. – Печально ответил Антон. Вздохнул.- Да-да, конечно, но...
- Моя бабка как-то говорила: человек видит и слышит то, что он хочет видеть и слышать. Самое большое наказание грешнику – это то, что ему не дано понять истину. Пусть даже самую маленькую – о его предназначении. Я думаю, Антон, тебе нужно уезжать отсюда. Твое место там, в городе, в институте.
- Да, пожалуй, ты прав. Hе смогу я здесь.
Долго они еще сидели, говорили, а наутро Антон пошел в контору и настойчиво доказывал о необходимости начать работы по реставрации церкви. Но ему отказали. Он распрощался и вскоре выехал из села. И казалось бы: ну что тут такого? Подумаешь, поселился в селе чудак. Повеселил своею неуклюжестью и своими фантазиями и уехал. Ничего интересного. Но! Никто и не заметил, как появилась совсем незначительная деталь в привычной атмосфере села. Менее чем через год поменялось руководство колхоза, а еще через год был избран новый председатель сельского совета студент-заочник Сергей Тараненко, который настойчиво требовал у правления утвердить в плане колхоза пункт о реставрации маленькой заброшенной церквушки.
В лекционном зале стал за кафедру старомодно одетый, с непривычно длинными волосами новый преподаватель. Немного выждал, а когда многочисленная пестрая аудитория студентов утихла, Антон произнес:

- Сегодня тема нашей лекции: " Творчество"

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...