***
Прошумит и затихнет ветер,
Прозвенят и исчезнут дожди.
Так и странная жизнь поэта
Промелькнет через тьму суеты.

Промелькнет, растревожив душу,
И оставив в глазах печаль.
Пусть на миг, но привычность разрушив –
Словно в август пришел февраль.

Этим промельком, искрою малой
Он заставит тебя замереть.
Пусть квадрат рисовал овалом,
Но, сгорая, пытался согреть.

Все проходит: и дождь, и ветер,
И поэты уходят в даль.
Только... кто же теперь заметит
То, что в августе есть февраль?

***
Шмели садились в одуваны,
Бродя в тычинках, как в лесу.
Нектар сосали до нирваны,
Держали крылья на весу.

И в этом мягком желтом солнце
Их лапки вязли от тепла.
Шмели взлетали грузно, сонно,
Неся в гнездо свои тела.

***
Его лупили не однажды.
За дело, или просто так.
Он, рукавом стирая влажность
Слезы, шептал: «Живой. Пустяк».

Приноровился. Жил и ахал,
Что горизонт рассветом ал.
Но только от случайных взмахов
Он в плечи голову вжимал.

***
Кидали в кепку местную валюту,
Прохладно нищий улыбался вслед.
И каждому казалось, почему-то,
Что скорбно друг о друга бьётся медь.

Нет, нищий не просил, не унижался.
Спиной холодный мрамор стенки грел.
Уставший человек, он улыбался,
Как будто бы достиг, чего хотел.

***
На излом уходящего дня
Лягут косо вечерние тени.
Я – блуждающий в этих тенях,
Жгу костры из устойчивых мнений.

Разрушаю привычный уклад
Дней, что прожиты суетно, мелко.
Я ломаю свой собственный взгляд
Чтобы видеть обыденность цельной.

Скорлупа из проблем, как броня,
И под тяжестью гнутся колени...
На излом уходящего дня
Лягут косо вечерние тени.

***
В качающемся мире поездов,
Где вонь носков и пьяная отрыжка,
А в окнах – лишь вокзалы городов,
Знакомства быстры, может, даже слишком.

Где в тамбуре прокуренном мечты
И боль разочарованности в личном,
Смешав в дыму табачном «Вы» и «Ты»,
Прилично говорить о неприличном.

С азартом поедают колбасу.
Читают прессу. Пьют вино и водку.
Тихонько ковыряются в носу.
Флиртуя, разбивают чьи-то лодки.

Мир поездов – мозаика из нас.
Осколки личных драм или безумий.
Пространство человеческого дна.
Качающийся мир привычных сует.

***
Есть ты и зеркало, в котором ты ушла.
А здесь ты есть. Но пламя зажигалки
Уже не отражает пласт стекла,
Уже не греет глаз шальной весталки.

И все бы ничего, но нет тебя
За этой гранью с амальгамой в раме.
А здесь ты есть. Но, локон теребя,
Не отражаешься в зеркальном хрупком храме.

И как же мне тебя соединить:
Вот эту, и ушедшую – не знаю.
Есть ты и зеркало, в котором рвется нить
Меж вами. Просто зеркало, как наледь.

***
Уходит день. Еще один
Из бесконечной череды
Мной не освоенных туманов
Из непрочитанных романов,
Черновиков, как ветошь, рваных
Под знак полнейшей ерунды.

Уходит день. Замучен бытом
И бестолковостью событий,
Где каждый человечек, шалый,
Кричит (язык, как будто жало),
Что не хватает только малость
Для счастья. Глупый! Мир налит им

Аж через верх. Хлебни, пойми,
Что в каждой капле целый мир.
Смакуя, пей, глотай его.
Ведь нет прекрасней ничего
Босой девчушки в мокром платье,
Идущей в даль по осевой.

Уходит день, где ты не найден,
Но чувствуешься каждый миг.

***
А душа вот, она какая?
Для чего она, объясни.
Может быть, это блажь людская
Из старинных забытых книг?

Почему в мельтешении сует
Остановит вдруг грань стекла,
На котором дожди рисуют,
А внутри болит, хоть ты плачь?

Отчего же в бессонные ночи,
Те, что тянутся, словно век,
Мир бетонный душой непрочной
Вдруг ломает в куски человек?

Жизнь пройдет, но сорвавшись с края,
Я задамся вопросом одним:
А душа вот, она какая,
И зачем она, объясни?

***
И рухнул снег, ноябрь обозначив,
Не отделив промозглость октября.
Из года в год все так же, не иначе,
Задышит город, трубами паря.

И рухнет снег лавиною из тучи,
Устав бороться с притяженьем зла.
И этот мир, на миг, но станет лучше
За матовостью снежного стекла.

***
Голос Богом дан поэту.
Остальное – напрокат.
Он стихи читает в свете
Ламп, а кажется – распят.

Он совсем не громогласен,
Смяты жесты, он сутул.
Но смотрите, как всевластен
Он, опершийся на стул!

Побелели на фалангах
Пальцы, сжатые в кулак.
Опиши, попробуй, складно
Даже простенький пустяк.

Он душой горит при этом
До золы, и тем богат.
Голос Богом дан поэту.
Остальное – напрокат.

***
Очень ярки полночные истины.
Все понятно и остро так.
Ты уходишь, дверями выстрелив,
Даже наискось лопнул косяк.

Глажу трещину свежую пальцем.
А ступени звенят в каблуки.
Ты уходишь во тьму по асфальту,
По ночному асфальту тоски.

Я, оставшись, считаю трещины,
Исчертившие жертву-косяк.
Если в ночь убегают женщины,
Пострадавшие двери – пустяк!

***
Каждую букву – выстрадать,
Каждое слово – прожить,
Чтобы строка – выстрелом,
Чтобы до боли души.

Чтобы шершавая истина
Мозг холодком обняла,
Словно испарина – изморось
На тонкий изгиб стекла.

Чтобы обычные мелочи -
Ярко, весомо, зло,
Частью большого целого
Били в распухший лоб.

Чтобы простая истина
Качнула бы зыбь души –
Каждую букву выстрадать,
Чтобы хотелось жить.

***
Перепачканные личики –
Лепят малыши куличики.
Верх, как будто для отличия
Из травы, стекла, цветка.

Куличей растет количество,
Необычного-привычного,
И, немножко, очень личного.
Дети лепят из песка.

***
Я незнакомец на чужом пиру.
Я жду того, чего не обещали.
Я инок, заблудившийся в миру,
В том мире, где сердцами обнищали.

Я не приемлю вашу суету
И жажду увлечения вещизмом.
В глазах у встречных вижу пустоту
И боль, и утомление от жизни.

Мне говорят, что я совсем не прав.
Что гонка за деньгами душу греет.
Но это слов красивая игра,
Где каждый выживает, как умеет.

***
Изнеженным жестом
ночною гуашью
Наполнит до края
бокалы из фальши,
Чтобы изморозь
тысячей маленьких слез
На них проступила
мерцающих звезд.

Наполни бокалы
обманом и правдой,
Мы выпьем с тобою
и будем на равных
И полуигрою
на полутонах
Поверим в серьезность
изрубленных плах…

На донце бокалов
из фальши условий
Кристаллы осадка
от старых любовей
Мы с новой смешаем
в бокалах из фальши
Себя опьяняя
ночною гуашью.

***
Мне сообщили то, что правды нет.
Но эта новость малость устарела.
На правду наложили, мол, запрет.
Ну да и ладно, мне какое дело?

Вращался мир обыденно и зло
Вокруг себя, в кольце своей орбиты.
И все происходящее свелось
К тоске похмельной или же к обидам.

Ведь, если с похмела, то шум и гам
Соседей раздражающе назойлив,
Кошачий шаг равняется шагам
Коней подкованных по деревянным стойлам.

Обиды? Что ж, куда от них уйти?
Всегда есть тот, кто, улыбаясь, гадит.
И даже если скажет он: «Прости»
Кивнешь, а все же пакостный осадок.

А правда есть! Но каждому – своя.
И эта новость так же старовата.
Всех уравняет, сплюнув не молясь,
Мужик кладбищенский со штыковой лопатой.

***
Не дай Вам бог такой проблемы:
Вдруг стать чужим в своей стране.
Русскоязычные – вне темы,
Они сегодня в стороне.

А люди? Вынуждены ехать
Туда, где их совсем не ждут.
Там – иностранцы, здесь – помеха.
Россия – дом или приют?

И мы живем в духовном гетто,
Копаясь в мусорной золе.
Мы вымираем незаметно
На бывшей нам родной земле.

***
Менестрель, расскажи мне балладу
О красивой и чистой любви,
О поэтах минорного лада,
Не умевших душою кривить.

Не рассыпь между пальцев аккорды.
Ярких фраз не роняй меню.
Я такой же, как ты, я – не гордый.
Сядь поближе ко мне и огню.

Мы заглушим вином обиды,
Заедим их закуской измен.
Мы с тобой, менестрель, болиды
В этом веке лихих перемен.

Менестрель, расскажи мне балладу,
Прикоснись к серебру струны.
Подари мне души усладу
Среди проклятой Богом страны.

***
На животах набрякших туч
Зарницы пишут письмена.
Их слог, готически-колюч,
Царапает проем окна.

Но непонятна фразы суть
Сквозь нити долгие дождя.
Нам пишут молнии маршрут,
Шифровкой слов с ума сводя.

Во тьме веков утерян ключ.
Проем окна – врата в миры –
То ясно виден, то текуч.
А грозы жгут из фраз костры.

***
Вы изъяснялись так изысканно,
Хотя несли какой-то вздор.
К тому же Вы гремели мисками,
Но ткали фразы, как ковер.

Вплетались в эту ткань изящную
И плеск воды, и звон тарелок.
Вы мне казались настоящею
И яркой, в мелочах и целом.

Я слушал Вас, и струны пели...
Ах, как же был тогда я молод,
Чтоб оценить такую прелесть –
Посудомоечное соло!

***
Темно-желтым медовым светом
Утомленно горят фонари.
Город, словно надел эполеты
Золотистой осенней поры.

Будто с дружеской шумной попойки,
Возвращаясь средь ночи домой,
Разъезжаются осени тройки,
Осыпая брусчатку листвой.

Бьют в набат в небеса без ответа,
Заблудившись в мирах, звонари.
Это город надел эполеты,
Там, где медом горят фонари.

***
Дождь прошел косой, подстега,
С ветром в паре – косохлест.
Вспенилась река – дорога.
Брызги веером с колес.

На визгливый перекресток
Смотрит пристально, в упор,
Голенастый, как подросток,
Разноглазый светофор.

Там, в прицеле взглядов, просто,
Гордо вскинув головой,
Шла девчушка в платье пестром,
Босиком, по осевой.

***
На часах кочуют цифры.
В круге вечном стрелок бег.
А в окно стучатся рифмы:
То ли дождик, то ли снег.

Лампы свет, зажатый дверью
Исцарапал весь порог.
Дно бокала гладит вермут –
Ложной истины пророк.

Цифры в круге вереницей,
Караваном, миражом.
Стрелки – пойманные птицы
Циферблатным витражом.

Час за часом. Круг за кругом.
Тикающий оберег.
И кочуют друг за другом
То ли дождик, то ли снег.

***
Все хорошо! Ведь нет у нас войны.
А я устал от этой тишины.
Смени язык, потом – менталитет.
Все время думай: «Что же скажут те?»

Молчаньем раскален. Внутри горю.
Я человек, и значит, говорю!
А мне шипят: «Молчи! Молчи! Молчи!»
И с корнем рвут язык, как палачи.

***
Поезд, ночь и стук колес.
Глаза шальные незнакомца
Сдувают пепел давних слез,
Как ветер теплый из оконца.

И сердцу сладостно в груди:
«Он – птица. Птица на ладони».
На эту ночь сошлись пути
В летящем в никуда вагоне.

Так странно, но тебе легко
С ним было говорить о личном.
А тьма глядела из окон,
Переступая грань приличий.

Потом из тьмы возник вокзал
Распятый болью раздорожий.
И спазм разлуки горло сжал:
«Я позвоню тебе, быть может».

***
Давай с тобою помолчим.
Словами сотрясая воздух
Не изменить. Случилось. Поздно.
За нас молчание кричит.

Разбилось зеркало судьбы
И расплескало в мир осколки.
А мы уходим втихомолку
Сквозь боль прикушенной губы.

Лицо беды не красит слово.
Давай с тобою помолчим.
Жизнь прозаична и сурова.
За нас молчание кричит.

***
Прикасаюсь к тебе губами,
Бархат кожи щекочет язык.
Не опишешь его словами,
Этот самый прекрасный миг.

Выгибаешь от страсти спину,
И влажнея, темнеют глаза.
Вот с чего бы писать картину,
Вот что надо на образа.

Рикошетом от стен и окон
Твой любовный то всхлип, то вскрик.
Кто посмеет назвать пороком
Этот самый прекрасный миг.

Сладких судорог ты не скроешь.
Это бездна и целый мир.
И теряет душа покровы
В этот самый прекрасный миг.

***
Кропая вирши
Навершием графита,
Читая Ницше
В крепких стенах быта,
Сжимая горло
Прогорклостью души,
Табачно-горько
Выдохни: «Я жив!»

***
Двадцатый век...
Пахнет Освенцимом.
Хлопьями сажи
Добро и Зло.
Горящими трупами,
газовой вечностью
Сияние Завтра
заволокло.

Век двадцать первый...
Глаза тупые,
Орущий рот.
Скинхэдов рать.
Вечная память?!
А мы забыли...
С криком «Зиг Хайль!»
Легко шагать.

Двадцатый век...
Года учебы?
Леса дремучие
библиотек?
Музеи, выставки?
Плодят трущобы
Бритоголовых
на новый век.

Век двадцать первый...
Сиротской горстью,
От клея вязкую
сглотнув слюну,
Вновь беспризорники
черпают горе,
И проклинают
свою страну.

Всплывает пена –
жирует погань.
От воплей «бритых»
звенит стекло...
Легко быть зверем.
Легко быть богом.
Быть Человеком –
Не повезло...

***
Смеялась женщина... Открыто смех звучал
Среди толпы как на амфитеатре.
Был смех ее похож на шторм, на шквал.
Он разрушал определенность матриц.

Он облаком над городом парил.
Он падал на открытые ладони.
Смех золотым дождем себя дарил...
Смеялась женщина... Открыто, до истомы.

В толпе людской лица как будто нет.
А тут внезапно рухнули пределы.
И каждый улыбался ей в ответ,
От всей души, от сердца, в самом деле.

Смеялась женщина... Ей было все равно.
А души рядом с нею очищались.
Пусть на минуту, было ей дано
Украсить мир... Ах, как она смеялась!

***
Я сделаю себе броню.
Слова, улыбки – щит от мира,
В котором я, в одежде «ню»
Пытаюсь жить. А он так жирен.

Он смазан маслицем реклам,
Кусками сала магазинов
И саун потных
(Липкий храм,
Куда не ходят без «резины»)

Я сделаю броню из фраз.
Я стану человеко-праздник,
Чтоб чувствовать острее грязь
И жир, в котором совесть вязнет.

***
Приукрашать стихи излишне.
Они – алмаз, а не стекло.
Скажи обычно о привычном,
Но так, чтоб за душу взяло.


Поколение «Глюк»

Поколение Глюк
читает Коэльо.
Поколение Глюк:
Эмо, скины и готы…
Поколение Глюк –
режим пустомелья.
В интернетной ячейке вместо свободы.


Поколение Глюк
неизвестной породы.
Поколение Глюк
это чёрное белым.
Поколение Глюк
на экране «Ай-Пода».
Несвобода ума в заключении тела.


Поколение Глюк –
это тряпки и деньги.
Поколение Глюк –
это в саунах шлюхи.
Поколение Глюк –
беспризорники дети
В сигаретном тумане загаженных кухонь.


Поколение Глюк –
разрисованность кожи.
Поколение Глюк
не выходит из моды.
Поколение Глюк
умирает моложе.
Дико скалится череп – лысый фантик свободы.

***
Возможно ли всю жизнь прожить с чужим
и, в сущности, случайным человеком?
Возможно ли всю жизнь прожить во лжи,
Свои грехи оправдывая веком?
Возможно ли, себе наперекор,
В мещанство погружаться, как в болото?
И верить в убедительнейший вздор,
Из быта строить прочные оплоты?
Возможно ли считать, что суета
И мелочи мирами управляют?
Возможно ли всю жизнь прожить не в такт
И думать только то, что позволяют?

***
Мне все труднее дверь открыть.
Наружу выйти, к сквознякам.
Я знаю правила игры.
Но, всё-таки, дрожит рука.

Боюсь, что треснет панцирь мой
Из убеждений, веры, слов.
Боюсь, что тронусь я умом
От холодочка сквозняков.

Там страх и боль, там тьма и свет,
И каждый встреченный – чужак.
Толкнуть бы дверь, но силы нет
К преодоленью рубежа.

Но всё ж, однажды скрипнет дверь,
И, в пыль мой панцирь сокруша,
Дрожа, наружу выйдет зверь –
На сквозняки – моя душа.

***
Под шелест уплывающей эпохи
Уходит в прошлое незыблемость кумиров.
И, в сущности, они не так и плохи
В ограде из блестящих кирасиров.

Есть и тираны, есть и скоморохи,
Поверившие в то, что правят миром.
Но, здраво рассудить, совсем не боги –
Всего лишь люди мазаные мирром.

И в трауре знамён последней крохой –
Залп холостой затянутых в мундиры…
Гранит и мрамор зарастают мохом.
В углах ржавеют латы кирасиров.

На кладбищах порой видны всполохи.
Уходит прахом в глубь, в земную сырость,
Под шелест уплывающей эпохи,
Казалось бы, незыблемость кумиров.

***
Лицо твоё загадочное, странное
Снегами создала зима.
Глаза твои дегтярно-чайные,
В них расплескался месяц май.

В лице твоём есть та особенность
Сиять таинственным огнем.
Но не пойму, чего же всё-таки
Я странного увидел в нём?

***
Лежит кирпич. Никчёмен. Словно бомж,
Строительный обломок, он ¬– случаен.
Его почти никто не замечает,
Как полуправду или полуложь.

Лежит кирпич. Привычен и обыден.
Он – часть пейзажа улиц городских.
Собаками и кошками испытан
На химостойкость. Прочен. Красен. Тих.

Он примелькался, намозолил взгляды.
Он незаметен в грубости свей,
Как бомж, который растянулся рядом,
Такой же грязный, тихий и ничей.

***
Без имени. Чей-то. Ненайденный.
Остался лежать в пыли
Концлагерной ветошью, знаменем
Дорог, по которым шли
Не люди, а видимость, тени.
Колонной, пятёрка – ряд.
Один подобрал растение –
Полузасохший бурьян.
Смакуя, жевал эту горечь.
Смотря конвоиру в глаза.
«Выживу я. Не уморишь» -
Хоть малостью, но дерзал.
Отчаянье – тоже вызов.
Усмешкою лопнул рот.
Щёлкнул негромкий выстрел
В приросший к спине живот.
Без имени. Чей-то. Ненайденный.
Остался лежать в пыли
Символом плена, знаменем
Дорог, где гёфтлинги шли.

***
Плывёт корабль дураков,
О мели днищем задевая,
Скрипя гнилушками бортов,
Своей безумностью пугая.
Плывёт корабль дураков,
И каждый в нём неодинаков.
Не понимая общих знаков,
Не видя зарева портов.
Плывёт корабль дураков,
Идёт к своей неясной цели.
Но для него она ясна.
А вместо флага к мачте – ценник
Прибит с девизом: «Есть цена
Для всех и вся». Из тьмы веков
Плывёт корабль дураков.

***
Грешник я. Ну и что же? Грешник!
Не горжусь и давно не стыжусь.
Я живущий в пространстве между
Мира правил и мира чувств.

Я живу оскользаясь, ранясь,
Балансируя в струнах дождей,
Я стараюсь нащупать грани
Необычного в мире людей.

Жизнь – она коротка безмерно.
Есть сегодня. А завтра – нет.
Что мне ад, что мне запах серный,
Если вижу твой силуэт?

Грешник я. Ну, конечно, грешник!
Да и как тут не впасть во грех,
Если слышится дивный, нежный,
Серебринками женский смех.

Я – живу. Но в меня бросают
Острый гравий «нельзя» в пылу.
Я смеюсь. А душа босая,
Плача смехом, идёт по стеклу.

Грешник я. Ну, так что же? Грешник!
Этим званием я не стыжусь.
Я живущий в пространстве между
Мира правил и мира чувств.

***
Промежуток до ужаса жуток
Между «выпили» снова налить,
Принесли пережаренных уток.
Ели их – было б чем закусить.
Пили, спорили хрипло – до сипа.
И за уток сошли куры-гриль.
И краснели глаза с недосыпа,
Засорила их звездная пыль.
Не таращились в небо без толку.
Звезды, в гранях стакана дробясь,
Насыщали спиртным втихомолку,
Оседая в крови и губах.

***
Я – человек-униформа
С бейджиком слева, на лацкане.
Моё поведение – норма.
За это «верхами» обласкан я.
В чёрных туфлях и галстуке
Я усреднён до коликов.
Потерян средь девочек, мальчиков
Таких же, как я, ноликов.
Я – человек-униформа.
Обыденность серых дней.
И всё же, я жажду шторма,
Чтоб вырваться из нолей.

***
Порезал душу о края
Разбитых рам – не стала мягче.
А дождь стучит в асфальт, бранясь.
Но я привык – уже не мальчик.
Как от ожога, пузыри
Вздуваются на коже лужи.
И дико смотрят фонари
Во тьму, которой я не нужен.
Я неприкаян, словно жид,
Что бродит, вечностью наказан.
Но время для меня бежит
И тяжек путь от слова к фразе.
Пытаюсь я пробить свой путь,
По целине, по бездорожью.
Но, дождь, бранясь, смывает суть
Во тьму, где страшно мне до дрожи.

***
В грязь упал – поднимись.
Отмоешься – это не сложно.
В общем, обычная жизнь,
И значит, в ней всё возможно.
Если на самый верх
Забрался по острым граням,
Думаешь – это успех?
Скорей исключенье из правил.
В жизни возможно всё.
Живешь, как бредешь в потёмках.
Сыплется дней песок
Под слабой рукой ребёнка.

***
Коснётся ветер облаков,
Сминая белые кудряшки.
И крепкий чай из старой чашки
Осадок смоет вялых снов.
Неспешно впитываясь в кровь,
Отчаянная горечь чая
Меня с обычностью венчает,
Где ветра нет и облаков.

***
Мы совпали с тобой не вдруг.
Путь был долог и очень сложен.
Но, теряясь в пространстве вьюг,
Ощущали сквозь латы кожи:
Где-то есть в суматохе дней
Человек, чья душа – созвучье.
Ожидающий солнца лучик
В запылённом своём окне.
Мы совпали не вдруг, не враз.
Ошибались, сдирая кожу.
Опыт жизни осел у глаз,
Совпадение наше итожа.

***
Что человек? Животное с мозгами?
Себя ты мнишь приближенным к венцу.
Я видел сам:
Лежачего ногами
Остервенело били по лицу.
Пинали вдохновенно, и, в азарте,
Утробно хекали – им было нелегко.
А человек, лежащий на асфальте,
Лицо разбитое старался скрыть рукой.
Неважно, праведнику или подлецу
Остервенело, зло, неутомимо
Лежачего пинали по лицу.
А люди… просто проходили мимо.

***
Дар рифмовать слова…
Когда-нибудь, много позже,
Положат сверху дрова,
Бумагу пустив на розжиг.
Спичкою чиркнув, внесут
Пламя к бумажной скрутке,
И станет горячей чуть
Межстрочечных промежутков.

***
Где туманы синеющей дымкой
Закрывают земли окоём,
И мечты, словно в свете пылинки,
Светлячками, и звёзд водоём.
Мы, случайные странники, оба
В шрамах старой нелепой игры.
Сядем рядом на краткий миг, чтобы
Сделать общими наши миры.

***
Небо, будто рубаху
От ворота до пупа,
Молния рубит взмахом,
Зигзагом клинка упав.
И медленно, словно нехотя,
Собою пригнув траву,
Мелкоячеистым неводом
Цедят дожди синеву.

***
Здесь всё почти, как и везде.
Здесь так, как и повсюду.
Но люди здесь в тугой узде,
И здесь не верят в чудо.

Почти что жизнь – без боли тлен.
Судьбы так злы узоры.
Здесь тел распад. Здесь вечный плен –
Обычный лепрозорий.

***
Растрёпанные ветром облака
В закате, словно алые узоры.
И солнце раскалёнными губами
Целует горизонт перед разлукой.

Разбуженные тени на востоке,
Расправив крылья, оттеняют звёзды
Несмелые, - лишь искорки на небе.
Как часто мы не замечаем жизни.


Боюсь.

Сжигая мост из прошлого в сегодня,
Боюсь найти неверие в себя.
Боюсь мечты изломанно-свободной.
Боюсь прожить, неискренне любя.

Среди зеркал боюсь я оказаться,
В бездушной обречённости толпы.
В осколках дней бессмысленных копаться.
Боюсь цветов, положенных в гробы.

Боюсь сердец, лишь для себя стучащих.
Боюсь я душ, закрытых на замок.
Боюсь дверей распахнуто-молчащих.
Боюсь уйти, не возвратившись в срок.

Боюсь разочарованности вялой,
Невежества и глупости боюсь.
Боюсь не ошибиться даже в малом.
Боюсь побед а неправедном бою.

Боюсь друзей из тех, что всем угодны,
Боюсь, что вдруг исчезнут все враги.
Сжигая мост из Прошлого в Сегодня,
Боюсь, что стану кем-нибудь другим.

***
Расплачутся бездомные дожди
Над буреломом придорожной пущи.
Твои ладони на моей груди
И глаз мольба, растерянных и ждущих.

Разбрызжется нежданный звездопад
В безмолвный мир неслышным, ярким звоном.
И звёзды упадут в осенний парк
В багрянец листьев придорожный клёнов.

Как верный паж, зову тебя на «Вы»,
И нежный рук губами пью прохладу.
На наготе безлюдных мостовых
Ищу тебя под сенью звездопадов.

Твоей улыбки я невольный пленник,
Твой голос слышу в сотне голосов.
И в шелесте изысканном осеннем
Я слышу шорох милых мне шагов.

Осколки клея, радость не вернёшь,
И боль души не облегчить слезами.
В окне моём бредёт бездомный дождь,
И клёны плачут красными листами.

***
Наотмашь бьёшь. Как больно жалит слово.
Не смею я задерживать. Иди.
Не привыкать. Мне эта боль не нова.
Тебе желаю счастья впереди.

Как я устал от долгих расставаний
И грохота захлопнутых дверей.
Отмерен срок прощальными словами
Ещё одной из множества ночей.

Не привыкать. Мне эта боль не нова.
Но каждый раз на финише пути
Наотмашь женщина ударит больно словом
За то, что позволяю ей уйти.

***
Когда меня заставят просто жить:
Обыкновенно, тихо и спокойно,
Самим собой я перестану быть.
Я буду весь такой благопристойный.

Я перестану глупости творить.
И по утрам, себе готовя завтрак,
Я буду яйца всмяточку варить,
И прочитаю Чехова и Кафку.

Я буду жить такой же, как и все:
Обыкновенно и благопристойно,
Размолотый на быта колесе,
Обыденно и, в общем-то, спокойно.

***
Я тебя перепутал с дождём.
Он шуршал за окошком бумагой.
Он шептал: «Ну, давай подождём?»,
И ронял на стекло капли влаги.
Я тебя перепутал с дождём,
И откликнулся неосторожно.
Но ответил оконный проём
Шумом капель, мотивом несложным.
Я искал в паутине дождя
Лишь тебя, в каплях видя стократно,
Как идёшь, от меня уходя,
Навсегда, в никуда, безвозвратно.

***
Меж вспухших губ, пьянеющий от страсти
Солоно-терпкого любовного вина
Вхожу. О, женщина, сейчас в твоей я власти.
И скомкана тугая простыня.

Скольжу по шёлку нежному в глубины
В магическом обряде, звёзд огни
В слиянии двух разных половинок,
В космическом пространстве простыни.

В пустоты лёгких втягиваю воздух,
Опустошённый, выпитый до дна,
Познавший миг, в котором целый космос,
Узнавший власть любовного вина.

***
До капли выжатый лимон
Комком, бесформен на тарелке.
Часы изламывают стрелки
На отражении в трюмо.

До половины пуст бокал
Из виноградной крови влаги
И штор опущенные флаги
Ладони гладят сквозняка.

И всё равно: молчать, кричать.
Мне без тебя весь мир не нужен.
Я жду. А вдруг сейчас снаружи
В замке вращение ключа.

***
Пишу спеша, теряя мыслей связи,
Словами затыкая рот строке,
Мозаичной, какой-то странной вязью
Свою судьбу на жизненном песке.

Пишу, как есть: в грехах, в ошмётках грязи,
Когда навеселе, когда в тоске.
Пока исход не внятен и не ясен.
Но вроде что-то строю на песке.

***
Себя в руках пытаюсь удержать.
И остаётся бестолково злиться.
Ты – зеркало, что не умеет лгать.
Но отражаешь души, а не лица.

Ты мучаешь с талантом палача.
Бесстрастно. Фальшь оценивая в граммах
Мне чудится – ты очень горяча.
Но руки жмут лишь холод амальгамы.

В твоё мне зазеркалье не попасть.
Я весь фальшив – вдоль, поперёк, до донца.
Но, истончаясь, лопается грязь.
Ты – зеркало, а, кажется мне, солнце.

***
Ожидание, в котором через пальцы
Песком сегодняшний уходит день.
Мы мечемся, зажатые асфальтом,
Бетоново-стеклянной клеткой стен.
Мы гонимся за целью, но погоня
Давно собою заменила цель…
Мы – хрупкие снежинки на ладонях
Идущего во тьму через метель.
Мы ждём чего-то. Дни, недели, годы
Песком струятся через пальцев клеть.
На языке, всё чаще, привкус соды,
И в блеске золота преобладает медь.

***
Из вещества, того же, что и сон
Мы сотканы. Мы не реальны, зыбки.
И наши лица – высохший песок.
И наши души ненадёжно хлипки.

Колоссы мы на глиняных ногах.
Что, пальцем ткни, осядут кучкой тлена.
Уверовав, что мир у нас в руках
Мы – фантомы придуманной Вселенной.

Мы сами громоздим себе табу
И нарушаем их ежеминутно.
А собственную хлипкую судьбу
Творим на чём-то маревом и смутном.

И каждый шаг наш тих и невесом,
Мираж над бесконечностью пустыни.
И наши лица – высохший песок.
И наши души – пригоршня пылинок.

***
Повисла и спустилась тишина
Неловкой паузы, вослед ушедшей фразе.
И стала твёрже каменной стена
Сгущённой тишины, собой украсив
Пространство меж людей, их разделив
Наплывами серозными остудно.
Звенящей став. Звенящей, как призыв
На грани слуха, чувственно и смутно.
И в этой одиночке тишины
У каждого в душе зашевелился
Безликий ужас. Страшно быть одним.
Вне звуков. Сразу чётче стали лица.
И кто-то пустословьем зачастил,
Словесным хламом громоздя большое.
Миг тишины, и сколько выпил сил,
Вдруг осветив, что было за душою.

***
Я из любовных выбрался руин,
Сдирая ногти, локти и колени.
Вонзилось в память: боль и я – один.
И пустота, заполнившая вены.

Но, прежде чем украсить новый храм
Очередной под рукоплеск оваций,
Внесу туда воспоминаний хлам,
Чтоб вовремя успеть ретироваться.

И пусть полунамёк на боль потерь –
Лишь дуновение предчувствия финала,
Я двери, к бесам, вынесу с петель,
Не дожидаясь трещин в пьедесталах.

Быть может, кто посмеет упрекнуть,
А кто-то обхохочется до колик.
Но тот, кто в жизни раз отведал кнут,
Навечно помнит долгий отзвук боли.

***
Страницы вырвать, раскрошить и сжечь!
Чтоб даже духу!.. Ни напоминанья!
Как будто бы гора свалилась с плеч.
По ветру прахом… Горечь осознанья,
Что нет того, что ныло, как мозоль,
В глубинах строк, и за душу щипало.
Ужели это меньшее из зол:
Спалить страниц терзающее жало?
А как мне жить вот в этой пустоте?
Без дикой боли на пределе нерва?
Что силы даст в житейской маете,
Заменой будет строк пьяняще-терпких?

***
Воротники из меха,
Как мертва петля.
Ошейники успеха –
Песцы да соболя,
Красуясь, носят дамы,
По городу паря,
Не вдумываясь в драмы
Несчастного зверья.

***
По брусчатке, цокая подковкой,
Девушка шагает. Строгий вид.
С каблука второго, - как неловко, -
Вот она, набоечка, лежит.
Не посокрушалась: «Как обидно!»,
«Как невовремя!», да «Как же это так?».
И с невозмутимостью завидной
Вдаль умчалась, позабыв пустяк.
И плевать на глупую потерю,
И плевать, что звук уже другой.
Так она однажды хлопнет дверью,
Разом став холодной и чужой.
Вычеркнет из жизни и не ойкнет,
Позабудет, как ушедший сон.
Словно ты – на каблуке набойка,
И к тебе неприменим ремонт.

***
Вот сейчас и решим: или мы – или нас
В жаркой вспышке короткого боя.
И в привычном прищуре сжимается глаз
Перед выбросом тела на поле.

На ученьях всё просто – мишень не бежит
На тебя, вырастая стократно.
Там заранье размечены все рубежи
И в ответ не стреляют, понятно.

А когда в рукопашный, толпа на толпу,
- Здесь не ринг, отовсюду ударят, -
Убивай, чтобы жить, а иначе в гробу
Могут маме отправить в подарок.

Это будет потом: удивление – жив!
Привыкание к жизни спокойной.
В бое – грохот и лязг, если в ближнем – ножи.
И, конечно же, мат многослойный.

Только насмерть удар. Здесь тебе не балет.
Это в фильмах красивые драки.
Не зевай, не глазей – кто лежит на земле.
Взгляд у мёртвых на всё одинаков.

Если выжил – живи! Не терзайся виной,
По ночам не кричи – не услышат
Те, кто там был с тобой. Не вернулись домой,
А тебе всё мерещиться – дышат.


***
Военком не сказал, что придётся стрелять.
Что придётся стрелять во вчерашнего брата.
Автомат безотказный. Пуля – пять, сорок пять.
Нажимай на курок!
Нажимай на курок!
А оно тебе надо!?

Кто-то копит бабло. Кто-то хочет пожрать.
Если мне выбирать между раем и адом,
Дайте мне автомат, пулю – пять, сорок пять.
Я нажму на курок!
Нажимай на курок!
А оно тебе надо!?

Одиночки в толпе не умеют молчать.
Со стволом у виска, но ругаются матом.
Автомат безотказный. Пуля – пять, сорок пять.
Нажимай на курок!
Нажимай на курок!
А оно тебе надо!?

Не учи меня жить. Мне уже не понять.
В перекрестии прицела мы встретимся взглядом.
Автомат безотказный. Пуля – пять, сорок пять.
Нажимай на курок!
Нажимай на курок!
А оно тебе надо!?

***
В полголоса поговорим,
Боясь разрыдаться в голос.
Нам лица украсит грим
Из тене- и светополос.

Поговорим о том,
Что зыбко ещё, без точек.
Чаю попьём потом,
Чтобы не спать ночью.

Будем смотреть с тобой
На трассеры света улиц.
Просто ушла любовь,
А будто в живот пнули.

А может быть, чёрт бы с ним,
С чувством, похожим на голод.
В полголоса поговорим,
Боясь разрыдаться в голос?

***
Я хочу написать о мелком.
О большом без меня напишут.
Есть составы, пути и стрелки,
Или кот на соседней крыше.

Есть дожди, листопады, лужи,
Есть кирпич, статуэтка-птица,
И табачная дымка кружев,
Словно образ в безликих лицах.

Я хочу написать о мелком,
Что не где-то, а рядом, возле.
О резиновой старой грелке,
В непогодь согревающей кости.

Озаботившись поиском ниши,
О великом писать полезней.
Жаль, кота на соседней крыше
Не напишешь, и он исчезнет.

***
Я, как ребёнок, радуюсь стихам.
Живущий в нищете, хотя бы этим
Я наслаждаюсь. Что ж, по головам
У нас не гладят трепетных поэтов.

Так мало нас, кто пишет от души.
Но, чтобы каждого за сердце зацепило,
Ты расскажи, как видишь эту жизнь,
Не украшая шаловливым стилом.

Стихи, как лёд, что охлаждает в зной.
Они – огонь, что виден издалёка
В ночи кромешной. Каждою строкой
Суть обнажают, истин подоплёку.

Я радуюсь, что чувствую слова.
Жизнь промелькнет, как яркая комета.
Но, может быть, досужая молва
Меня причислит к племени поэтов.

***
Укрепляясь в пространстве иллюзий,
Верим в то, чего, в сущности, нет.
Всё, что сделано, делают люди.
Боги вечно молчали в ответ.

***
Плюнь на оскомину телевизионных драм.
Выгляни в окно.
Ты увидишь, как танцует последний лист
Перед ударом о заснеженную землю.

***
Моросящим дождём обозначился вторник.
Завтра будет среда. Значит, всё как всегда.
Суеты городской я привычный затворник.
А сегодня в асфальт барабанит вода.

В общем, как ни крути, развлеченье убого.
Но фильтруется смог, прибивается пыль.
И смывает дождём нечитаемый слоган
На обрывках бумаг, облепивших столбы.

Разноцветьем зонтов прикрываются люди.
Я вплетаю в строку, безо всяких причин,
Изобилие шлюх, чьи холодные груди,
Словно свет в темноте, всё же манят мужчин.

Вроде всё как всегда. Обозначился вторник
Моросящим дождём. Завтра будет среда.
Только кажется мне нынче многое вздорным,
Даже этот пустяк – дождевая вода.

***
Выпей этот город залпом.
Хоть немного приглуши
Фонари, салюты, лампы
И уюты без души.

Он в тебе, громоздкий, шумный,
Растворит, смягчая боль
Лица, судьбы, ритм безумный.
Станет, в сущности, тобой.

Залпом выпей город этот,
Не цеди по каплям дней.
Стиснет зубы сталь брегетов
Из мостов и площадей,

Дымом небо подпирая,
Шумом, гамом, визгом шин.
Выпей залпом город рая
И вдохни в него души.

***
Верёвку грязную, колючую на шею.
Истрёпанный финал. Избит сюжет.
Я многое не мог. Сейчас – сумею,
Ногами оттолкнувши табурет.

Глаза, налившись кровью, смотрят косо,
Прикушенный язык, полны штаны.
Простой ответ на множество вопросов.
Побег из одиночки тишины.

***
Ты ушла и выключила свет.
Растворилась где-то в мире сует.
Твой всегда спешащий силуэт
Вновь дожди за окнами штрихуют.

Ты исчезла, словно навсегда.
На подушке – след губной помады.
В пелене из капель нет следа.
Ты в дожде скрываешься от взгляда.

Сотни сотен, миллионы лиц
Сквозь дожди и снежные метели…
Многое бы рассказать могли
Съёмные квартиры и постели.

А тебя как будто вовсе нет.
Растворилась где-то в мире сует.
Муж придёт – сказала – на обед.
А дожди за окнами штрихуют.

***
Колотит пульс по правому виску.
Биение его неравномерно.
Моя душа, возможно, рубит двери
Из тела. Каждый взмах её блескуч.

Ладонь к виску. Какой смешной барьер!..
Ещё удар – прорвёт и не заметит.
Артерии и вены звоном тетив
Ответствуют. Весь мир безлик и сер.

Всё чаще пульс, как будто я в пике.
И скоро лопнет, выкрошится череп…
Боль отступает мелким шагом, нервно,
От губ твоих прохладных на виске.

***
Наискосок легла строка,
С размаху брошена курсивом,
С пренебрежением к штрихам,
Неряшливо и некрасиво.

И всё же… Что-то скрыто в ней.
В небрежности – почти изящность.
В ней пульс обыденности дней,
Песком сквозь пальцы уходящих.

Наперекор всему легла,
Привязки к смыслу не имея.
Наискосок строка вросла
В листок. Борясь, и значит, смея.

***
Из груды слов не выстроить мне фразу.
Бесформенная куча. Буквы врозь.
Объём такой, что не окинешь глазом,
И пробивает холодом насквозь.

Зачем ввязался в этакое дело?
Слова, как арматура. Но к чему?
А всё-таки, пыхтя и неумело
Чего-то сдвинул. Вроде по уму.

Цепляя к слову слово, что-то строю.
И фразы-этажи полезли вверх.
И вот уже почти приладил кровлю
К лачуге, балагану для потех.

Немного отступив, смотрю с усмешкой.
Мне видится из слов всё тот же хлам.
Корявость фраз, и буквы вперемешку.
Но кто-то рядом восклицает: «Храм!»

***
Теперь – солдат разбитого полка.
Войска прошли, и пусто поле битвы.
А на душе – тягучая тоска.
И сломан штык, и нечем застрелиться.

Я выжил вопреки. Но для чего?
Бессмысленность зияющих воронок…
И в чьи-то души тянется плевок
Казёнщиной холодной похоронок.

Войска прошли, в дыму, пыли, огне.
В бою погибших – наспех хоронили.
Но в оглушающей до звона тишине
Я, уцелевший, ею обессилен.

***
Озаботившись поиском смысла,
Что ищу я на дне бокала?
Это кислый и слабый рислинг.
Опьяняться – бутылки мало.

Собираю грехи, как репья.
После – каюсь и бью поклоны.
У безмыслия стены крепки ¬–
Мне вбивали почти с пелёнок.

Хоть рубаху порви, хоть кожу,
Даже если я душу выну…
Глядя в эти пустые рожи,
Очень хочется водки выпить.

***
Кожа медового цвета,
Губ зацелованных шёпот.
Знаешь, всё было это.
Даже не стоит хлопот.

После, немного позже,
Схлынув, угар любовный
Разом отпустит вожжи,
Мир наполняя болью.

Серым окрасив цветом,
Льдом охлаждаю морок.
Знаешь, всё было это.
Я не хочу повтора.

***
Я научился ползать
По серой жизненной ленте.
Я приношу пользу –
В денежном эквиваленте.

Время подходит к сроку –
Собрать и оплакать камни.
Я привыкаю к смогу,
Стекольно-бетонным скалам.

Город, как муравейник.
Нас – обезличенных – толпы.
Мечемся ради денег
И ложного чувства долга.

Ползать – оно надёжней.
Не надо гусарить, тише.
Чувствую рваной кожей
Шелест съезжающей крыши.

***
Кувшин послушно опустел…
Слова ложились в рифмы, ритмы.
Из мыслей рваных, мелких дел
Сплетались строки, как молитвы.

Листок бумажный – чист и бел,
Покрылся буквенною вязью.
Графит карандаша умел
Освобождать меня от грязи.

И пустотелым стал кувшин,
Измятым – лист, как поле битвы.
В опустошении души
Стихи честнее и молитвы.

Рутину бесконечных дел,
Как ленту Мёбиуса бритва,
Кувшин и лист, что снежно бел,
Разрежут чувственностью ритма.

***
Колёсных пар ритмичный перестук.
Вагон. Знакомство. Всё легко и просто.
Но почему-то обнажёно-остро
Несмелое прикосновение рук.

Щербатые стаканы с кипятком.
И чайные пакетики на нитках…
Соседки по купе полуулыбка
Под сигаретку в тамбуре, вдвоём.

Возможность говорить о пустяках
И, между слов, душою приоткрыться,
Разворошить остывшее кострище
В надежде отыскать искру в углях.

***
Вы всё молчали, губы прятали,
Сжимали в розовую нить.
Рукою вы играли с прядями,
Смотря на города огни.

Вы были так разочарованы,
Что невнимателен я к вам.
И подносили тренированно
Платочек, уголком, к глазам.

Для вас я был игрушкой, мальчиком,
Но стали тесны для меня
И вы, и ваши непрозрачные
Глаза, в которых нет огня.

***
Дружба на поллитра? Да и хватит.
А любви на два часа? Вполне.
Ты пришла в закатно-красном платье,
Цену объявив с порога мне.

Ты разделась, просто и бестрепетно,
Деньги отработала, ушла.
И стучалась ядовито-пепельна
Жизнь-позёмка в пустоту стекла.

***
Цветочным стеблем в пальчиках бокала
В руках у вас от граней сыпал искры.
Вином отяжелев, бутон мерцал
Прохладной золотистой влагой истин.

Вы целовали звонкое стекло,
Вином холодным остужая губы.
А в темноте прихожей тяжело
Намокшие оттаивали шубы.

И «Временами года» согревал
Вивальди наши души в этот вечер.
Цветочным стеблем в пальчиках бокал
У вас мерцал, и всё казалось легче.

***
«Не возгордись!» навязло на слуху.
«Поосторожней будь, не то сломают!»
И сухарей заплесневших труху
В мой рацион усердно добавляют.

Я, если честно, рад и сухарям.
От ананасов у меня изжога.
Неосторожно горд? А всё ж не зря.
Зато я плесенью рутины не изжёван.

«Не делай это!» и «Того не тронь!»
Советы без просвета. Рож ужимки
Не слышу и не вижу. На ладонь
Ловя нечаянную первую снежинку.

***
На излом. Даже дней слышен хруст.
Тишина. Обесчувственность чувств.
В хаотичной висят пустоте
Бесы, ангелы, те и не те.

Чей-то дом, и черёмухи куст
Бело-зелен, духмянист и густ.
Но кричу я до хруста костей.
Вроде слышат меня, да не те.

***
Висели звёзды над толпою.
Толпа шумела, бесновалась,
Текла по улице рекой.
Толпа ни в чём не сомневалась.

И в ней ругали матом власть,
Поймав кого-то, страстно били.
Казалось, стоит в ней упасть,
Растопчут вмиг. А звёзды были…

Над этим гомоном шальным,
Что бился в русле камня, пыли,
Где души впаяны в гранит.
А над толпою звёзды были.

***
Поставлю условием выжить.
Подальше ты будешь, иль ближе.
По тропочке лунной, по крышам
Иду я, то выше, то ниже.

Поставлю условием выжить.
Но, всё-таки, сердцем услышать,
Что где-то, в Нью-Йорке, Париже,
Ты есть, ты смеёшься и дышишь.

Поставлю условием выжить.
Душою пусть досуха выжат.
Ты – мой оберег в мире выжиг,
И значит, я должен выжить.

***
Кони рвали морозную стынь,
Осыпая серебряный иней.
И тянули сквозь снежную синь
Параллельность полозьевых линий.

Кони рвали в куски темноту,
Высекая по наледи искры,
Натянув до отказа узду,
Словно в них поселился нечистый.

Нежность губ разорвав, удила
Впились в челюсти холодом снега.
И дымилась метель, и мела,
Словно кони летели по небу.

***
Бычок дымится в консервной банке,
Хрустально пепельнице на замену.
По снегу дети таскают санки,
И лепят «бабу» всенепременно.

Дымит окурок. И это значит –
Пятиминутка убита насмерть.
А по подъезду соседский мальчик
В коньках грохочет, одетый наспех.

И всё так сложно, и всё так просто.
И крупным снегом засыпан город.
Окурок в банке, жестянке пёстрой,
Ещё дымится. А мне под сорок.

***
Был дождь. Вошедший в город серый
Шёл по асфальту, что есть сил.
Не признавая полумеры
В фасады зданий колотил.

Не сомневался – был уверен,
Что в этом городе он был.
Дождь помнил окна, помнил двери,
А номер дома позабыл.

Но в этом доме ждёт и верит
Та, для которой он спешил.
И дождь стучался в окна, двери,
Но так никто и не открыл.

Был дождь, вошедший в город серый,
Всю ночь незваным гостем… Был.
А город утром ел эклеры
И молча высыхала пыль.

***
Журавля я поймать не умею
В синем небе, высоком и чистом.
Что ж, синицы ладонь мою греют
В ежедневности серой и мглистой.

Мелочь-птаха, а всё же неплохо.
Бытовухою душу не выел.
Я боюсь оказаться пророком,
Журавля заковав в мостовые.

А синица – она ведь забавна,
Птица наглая, в сути – простая.
Мы же с ней, если честно, на равных
Существуем в бетоне и стали.

Хитромудрости мёртвой латыни
Держать крепко, и не отцепиться.
Но ладони мои не пустые –
Горстью пуха их греет синица.

***
Руину дней взбиваю в сливки денег.
Я преклонился перед словом «быт».
И прерванность привычна сновидений,
Как белый шрам на алости губы.

Но каждый вечер на экране теле
Я вижу новости, где кризис и война.
И ощущаю я бесцельность цели.
В бездушном мире мне душа нужна.

Я разделю с ней боли сновидений,
И выслушаю. Я её пойму…
Рутину дней взбиваю в сливки денег.
А шрамы губ не видно никому.

***
Между небом и землёй
В промежутке маленьком
Дом, где ты и я с тобой
Да в уютной спаленке.
Мир за окнами большой
Жадный да изменчивый
В миг застыл, обрел покой
От улыбки женщины.
Можно враз разрушить всё
Грубым словом, запросто.
Словно пулю вбить в висок
Взглядом чёрной зависти.
«Можно», «Надо» - не про нас.
В этой тихой спаленке
Нам всего отпущен час –
Промежуток маленький.
Души встали на весы,
Выровняв тарелки.
И застыли вдруг часы –
Вздрагивают стрелки.
Сны потом придут за мной,
Тяжкие да вещие.
А сейчас такой покой
От улыбки женщины!

***
И снова одиночество во тьме…
И снова ночь качает головою…
В саду камней опустошенно мне
И шепот ветра кажется мне воем.

Не вырваться и… некуда бежать.
Мне одиночество, как каторжнику гиря.
А где-то в глубине скулит душа
В периметре обычнейшей квартиры.

***
Запретные плоды на древе жизни,
Поросшего на гумусе души,
Я выращу, лелея с оптимизмом
«Уменье жить», себя опустошив.

Запретные плоды свежи и гладки.
Надкусишь их – и перейдён рубеж.
Но вкус у них не так чтоб очень сладкий –
Горчинка есть разрушенных надежд.

И все же, с омерзительным упорством,
Запретные плоды ращу и ем.
Запретные плоды из грязной горсти,
И нет пути мне в город Вифлеем.

***
Человека в толпу засунь –
Вот и нет лица у него.
Лист нельзя разглядеть в лесу,
Если он только часть всего.

Лица в толпах – наивный бред.
Вся толпа, как одно лицо.
Невозможно ответить «нет»,
Очень просто стать подлецом.

Психология толп страшна.
Индивид исчезает «на раз».
Из осколков людей стена
И пустоты безумных глаз.

Нет такого бетонного лба
Встречь толпе, словно нет её.
На фонарных висит столбах
Окровавленное бельё.

***
Простое прикасание руки
И Ваша кареглазость мне знакомы,
Короткая причёска и виски,
Изогнутые к скулам так рисково.

Я жесты Ваши помню наизусть
И пальцев тонких нежную прохладу
Готов согреть прикосновеньем уст.
Но Вам, поверьте, этого не надо.

Я опытней, и в кое-чём мудрей.
Роль Казановы вызубрил с годами.
Но я не принц, а Вам так нужен Грей
Под алыми стоящий парусами.

***
Как-то пошло, обыденно так!..
«Мы, наверное, разные люди».
Мы с тобой не попали в такт
С этой верой наивной о чуде.

Просочилось сквозь пальцы, ушло
Что-то важное, струйкой песчаной.
Время крыльев, увы, истекло.
Но обрубки болят за плечами.

***
Стану для вас волосатым священником,
Буду тянуть, напрягая связки
Вам «Аллилуйя!» - обычнейшей женщине,
Ждущей всего лишь вниманья и ласки.

Бритоголовым я стану муллою,
Чтоб с минарета кричать о главном.
Сурой Корана взлетят над землёю
Строки о женщине, жаждущей ласки.

Стану бродягой или поэтом.
Тот и другой – все равно что философ.
Женщине, ждущей мгновения света,
Просто внимания дать без вопросов.

Вечной религии, яркой, прекрасной,
Стану служителем верным и страстным.
Чувствовать буду святое причастие –
Взгляд этой женщины, жаждущей ласки.

***
Вы простите меня, не со зла я.
Сердце рвётся в моей груди.
Чистым спиртом не тушат пламя,
Трезвый пьяного не суди.

Я на мелочи дней все истратил.
Суетливо звенела медь.
И холодные стенки братин
Остужали мне пальцев клеть.

Я покой потерял и душу.
В саже правил испачкан весь.
Оскандалился, все разрушив,
Попытавшись жить по канве.

***
В параллельном живя пространстве, я
Окунулся, как в горькие сны,
В город спившихся одноклассников,
В безутешие тишины.

Он за ноги хватает, ластится –
Словно сеть, фонарей огни –
Город спившихся одноклассников.
А глаза его пеплом полны.

Где-то празднуют, где-то кастинги,
И кипят суетою дни.
Город спившихся одноклассников
Алкогольные видит сны.

Жизнь нас делает очень разными.
Дни-дороги, увы, длинны.
Город спившихся одноклассников,
Как прогорклость ничьей вины.

***
Если знаешь, как надо жить,
Научи меня. Я попробую.
Раскушу эту суть особую
Равновесия в мире лжи.

Различать, где есть свет и тьма
Научи меня, верить в истину.
И душою буду неистов я,
Я тогда не сойду с ума.

Если знаешь, где явь, где нет,
Научи ты, глупого смертного.
Окуни меня, безответного,
В правду жизни, как в первый снег.

Что же ты все молчишь, дрожишь?
Виновато мне улыбаешься.
В мире лжи проживает, баишь, всяк.
Знать и я буду как-то жить.

***
Как сохранить лицо,
Где каждый второй безлик?
Просто быть подлецом,
Чувствуя ласку петли.

Легче – шагать как все
Строем куда-то во тьму.
Пряменько по шоссе,
Делая все по уму.

***
Обеспечивать бога свечками
Можно в храмах. Плати да жги.
И молись, чтобы жизнь вечная,
Да не вечные чтоб вожди.

Заплати, и жрецы без устали,
Напрягая свои телеса,
Тычут в небо «сорокоустами».
Даже вздрагивают небеса.

А потом ожидай с надеждою:
«Бог услышит, простит и даст».
Перепутали душу с одеждою,
У церковных торгуясь касс…


© Copyright: Рамиль Хисамутдинов, 2010
Свидетельство о публикации №21012190886