Символом ума стал не прожженный политик или хитрый олигарх, а телеигрок с характерной внешностью и вызывающей медицинские ассоциации фамилией. Вассерман – не финансист, не богач, не политик, хотя политконсультант: он бескорыстный (если не считать призов в «Своей игре») читатель и запоминатель, отгадчик умных ребусов и герой бесчисленных анекдотов. И этот бескорыстный чистый ум вызывает у миллионов не зависть или раздражение, а веселое умиление.
 
Не вызываю злобы, потому что никому не мешаю
– Анатолий, как вы сами это объясняете: вы – еврей, интеллектуал, холостяк, то есть принадлежите ко всем категориям людей, традиционно вызывающих насмешки, а то и ненависть. Таков, по крайней мере, штамп. А вас все обожают –   почему?
– Могу предложить два объяснения, выбирайте на вкус. Первое: все эти качества во мне выражены в крайней степени, доведены до радикализма, а Россия любит крайности, экстрим. Но второе, кажется, глубже, хоть и не так приятно: все эти категории людей – холостяки, евреи, интеллектуалы – вызывают злобу только тогда, когда чем-то вам мешают. А когда они где-то далеко, как я в телевизоре, – к ним испытываешь скорее умиление. Я ведь никому не конкурент – почему бы меня не потерпеть и даже не полюбить?
– Вы могли бы сформулировать, что такое интеллект?
– Столько интеллектуалов уже пытались этим заняться, что вряд ли я добавлю что-то новое. По-моему, это способность обнаруживать нестандартные связи и сопрягать давно известные, но далеко разнесенные вещи. Нового здесь только то, что раньше это качество считалось главным в науке. А я полагаю, что оно еще важнее в быту.
– Память и ум для вас свя-заны?
– Безусловно. Память – своего рода желудок интеллекта. Она и поставляет факты, которые он переваривает. Во всяком случае, я не встречал еще человека, который обладал бы сильным умом и слабой памятью. Обратное, к сожалению, –  часто. Еще чаще встречается, увы, пренебрежение фактической стороной дела – скажем, недавняя книга о Гражданской войне работы Андрея Буровского, местами небезынтересная, содержит множество наглядных примеров того, как человек, отклоняясь от истины в мелочах, вскоре «заблуждается далеким заблуждением». Это сказал пророк Мухаммед, а он уж, наблюдая за путями караванов, понимал, куда зайдет верблюд, отклонившийся от цели на ничтожный градус.
– А с моралью – есть какая-нибудь корреляция?
– Тут надежных данных нет. Мои приятели, как вы понимаете, в основном люди неглупые и при этом надежные, не подлые. Однако неподлость, как мы знаем, столь же часто встречается и среди людей крайне примитивных – думаю, процент одинаков.
– Сформулируем иначе: вам не кажется, что совесть – своего рода функция от интеллекта? Ведь интеллекту свойственно себя анализировать, видеть со стороны – это и есть порядочность, в общем?
– Функция от интеллекта – скорее способность прогнозировать последствия. Джон Стюарт Милл, создатель теории разумного эгоизма, которую у нас так горячо пропагандировал Чернышевский, утверждал, что интеллектуалу свойственно лучше видеть последствия своих поступков, а потому он менее склонен к безнравственному и противозаконному. Но это ведь не совесть. Это расчет. А совесть – то есть чувство вины и дар обостренного сопереживания – дается без всякой зависимости от ума. Вот с памятью она, пожалуй, связана. Есть счастливцы, умеющие забывать.
– Простите тысячу раз за этот вопрос, но есть ли какой-то специфический еврейский ум, о котором столько говорят антисемиты?
– Вероятно, да: тот же пророк Мухаммед – а он хорошо разбирался не только в путях караванов – впервые назвал евреев народом книги. Но ведь толкование Торы, которое евреи считают высшим занятием, не предполагает готовых ответов. Есть высказывания разных мудрецов – и твое право выбрать из них истинное либо оспорить всех. Еврейский ум принципиально недогматичен, полемичен, недоверчив к готовым рецептам. И – это уж исторически обусловлено – настроен на поиск быстрого выхода из критических положений. Потому что в этих положениях народ книги оказывался чаще, чем другие.
Осознал себя умным в три года
– Интересно, а как вы впервые поняли, что вот вы – умный?
– В 1956 году. Мне было три с половиной года. Я сидел на пляже с родителями и листал книгу – сейчас не помню, какую. Друг отца со знаменитой фамилией Рабинович присмотрелся и потрясенно сказал: «Без картинок!»
– А с какого возраста вы вообще читаете и помните себя?
– Читаю с трех, это тогда считалось очень рано, хотя бегло и много, пожалуй, все-таки с четырех. А помню – с двух: первое отчетливое воспоминание – поездка к отцу в Ригу, где он отбывал три года после распределения. Потом, к счастью, вернулся в Одессу. Предлагали остаться в Риге, и тогда после развала СССР положение наше было бы незавидное.
– Чем занимается отец?
– Он теплофизик, как и я. Специализируется в области уравнений состояния. Думаю, входит в десятку лучших мировых специалистов в этой области, а всего их не более сотни. Это и есть главная особенность родного одесского теплофака (у нас он в холодильном институте, а не в политехническом, как родственные факультеты) – закончив его, вы можете быть кем угодно, только не теплофизиком. Потому что их надо очень мало. Но я после выпуска несколько лет работал почти по специальности – программировал модели холодильных установок и усовершенствовал одну. Оказалось, что в конденсаторе две лишние секции. Это дало государству экономии примерно на полмиллиона в год, и даже если тогдашняя привязка рубля к грамму золота была преувеличением, одним этим патентом я выкупил себя.
У меня есть теперь право ничего не делать до гроба – по крайней мере в теплофизике. А впоследствии я занимался уже программированием – моделировал процессы и писал программное обеспечение для первых советских ЭВМ, тогда еще восьмибитных. Жилетка, кстати, ведет свое происхождение из тех времен.
В жилетке Вассермана 26 карманов
– Вот это – знаменитая вассермановская жилетка, весящая 7 кг?
– Теперь уже девять, потому что я только что приобрел универсальный всеформатный плейер: у него и экран побольше, и вес посерьезнее. Но число карманов остается неизменным – 26. Видите ли, я в восьмидесятые годы много ездил. Писал программное обеспечение для сахарных заводов. От «Пищепромавтоматики», где работал системным программистом.
Сахарные заводы предпочитали строить в непосредственной близости от полей с сахарной свеклой, из командировок я не вылезал. При сочинении тогдашних программ у машины приходилось проводить сутки, а то и двое. Отлаживали ее тут же, на ходу. В гостиницу за всякой мелочью не набегаешься, тяжелый портфель таскать неудобно. В конце концов я просто подглядел в журнале «Советское фото» чертеж стандартного жилета, какой и поныне носят фотографы, распихивая по карманам запасные объективы, коробки с пленкой и прочую атрибутику, – правда, мне карманов требовалось больше. Так возникла фирменная жилетка, которую я могу запатентовать: недавно одна фирма предложила пошить несколько сот «жилеток Вассермана», и половина уже распродана.
– Вы вроде занимаетесь всю жизнь абсолютно мирными вещами, в армии не служили – откуда такой интерес к оружию и войнам?
– На каком-то этапе понимаешь, что войны неизбежны. Есть вопросы, которые человечество всегда сможет разрешать только военным путем. А война – это вещь, к которой лучше быть готовым. Которую по крайней мере надо знать. Что касается интереса к оружию – это такой, если хотите, технический эстетизм. Оружие – венец технической мысли, потому что в нем высочайшая надежность должна сочетаться с минимализмом, простотой и изяществом решений. Я уже школьником просматривал огромные, многокилограммовые справочники сороковых годов по вооружениям и, кажется, кое-что в военной технике действительно понимаю – во всяком случае, при чтении большинства пособий легко обнаруживаю ошибки. Были у меня и собственные технические идеи, порядка тридцати: часть потом оказалась внедренной до меня, другие позже изобрели независимо от меня, прочими я готов поделиться бескорыстно. Кому интересно – обращайтесь.
– В «Девятой роте» художник тоже восхищается оружием: точность, ничего лишнего…
– Я люблю оружие, что не мешает мне быть человеком вполне мирным – не пацифистом, конечно, потому что пацифист верит в мир без войн. А я просто знаю, что его не будет.
Адекватной фигуры для замены Лужкова сегодня нет
– Меня особенно интересует ваша эволюция из системотехника в политолога…
– А ничего необычного. Как раз политологу особенно нужно системное мышление.
– Как это все вышло?
– В 1985 году я познакомился с Нурали Латыповым. Знатоки приехали в Одессу, я уже тогда входил в местный клуб интеллектуалов, и мы провели с ними две игры – отчетливо помню, 31 мая и 1 июня. Первая – стандартная «Что? Где? Когда?», вторая – наш одесский вариант под названием «А если подумать?» Эта одесская игра рассчитана не столько на знание, сколько на сообразительность, тягу к парадоксу. И в оба вечера мы у них благополучно выиграли, а с этого, как часто бывает, началась долголетняя дружба. С 1989 года я стал играть в ЧГК на телевидении, потом появился «Брэйн ринг», потом я появился в «Своей игре», а в 1995 году Нурали меня переманил в Москву, хотя в Одессе я по-прежнему подолгу живу и работаю. Тогда, в девяносто пятом, Латыпов был советником Шахрая, в те времена вице-премьера по нацвопросу. Пикантность ситуации была в том, что «шахрай» по-украински (к нам это словечко пришло из Польши) – «мошенник». Однако Нурали с ним работал, и вскоре оказалось, что я хорошо справляюсь с редактированием документов. Я замечал противоречия, нестыковки, умел их обходить – вероятно, с помощью тех же умственных механизмов, которые помогали приноравливать программы к первым советским ЭВМ, где постоянно вылетали из строя какие-то узлы. А потом Латыпов стал работать советником Лужкова и перетащил за собой меня – мы неплохо дополняем друг друга.
– Почему, по-вашему, из КВН и ЧГК вышло столько правительственных и околоправительственных деятелей?
– А где еще у нас по-настоящему требовались интеллект и реакция? Боюсь, что эти игры – два единственно работающих в России механизма вертикальной мобильности.
– Как вы относитесь к отставке Лужкова?
– Резко отрицательно. Я его знаю и, смею думать, не с той стороны, с какой он открывается большинству. Есть Лужков – публичная фигура, а есть управленец, и управленец он первоклассный. Снят он, конечно, не по принципиальным и даже не по политическим соображениям. Элементарный анализ показывает нам всю эту кулуарную игру: причиной нынешнего взрыва стала статья в «МК», где открыто констатируется враждебность путинского и медведевского окружений. Вот за это его и сняли – за то, что он об этом рассказал. Именно окружение президента Медведева не сумело скрыть радости, когда отставка – да еще и по самому жесткому варианту – состоялась. И здесь я уже не исключаю желания некоторых людей подставить президента, поскольку за последнее время он принял сразу несколько решений, которые очень опасны и трудно отыгрываются назад.
– Например?
– Например, присоединение к санкциям против Ирана.
– Что же здесь дурного, помилуйте?
– А что дурного в том, чтобы помогать Ирану? Нам он никогда не угрожает. У России двести лет не было с ним конфликтов – с 1813 года, с Гюлистанского мира, после присоединения Северного Азербайджана. Скажу больше: Иран не угрожает Израилю.
– Попробуйте доказать это Израилю.
– Докажу с легкостью, поскольку главным врагом Ирана являются арабы. Ирано-иракская война тому живейшее доказательство. Наносить ядерный удар по Израилю было бы для Ирана самоубийством. А вот в урегулировании, скажем, афганской ситуации Иран может оказаться ценным союзником. И вообще, как вы понимаете, весьма наивно думать, что экономические санкции остановят эту страну на пути к ядерному оружию. Оно у нее будет. И с этой новой ядерной державой нам лучше дружить.
– А мировое общественное мнение?
– Какое и чье? Если речь о Соединенных Штатах, то я решительно не понимаю, почему Россия должна во всем считаться с их мнением: они-то в нашем усилении и возвращении хотя бы к послевоенному уровню никак не заинтересованы. Европа? Но она и сама в упадке и вдобавок не так уж едина. Мировое общественное мнение надо формировать, а не идти у него на поводу. Вот Китай – он много думает о мнении Штатов или Европы?
– Ладно, вернемся к Лужкову. Какие опасности видятся вам в его увольнении?
– Две. Первая: окружение почуяло свое могущество и будет, вероятно, наращивать давление на президента. Вторая: адекватной фигуры для замены Лужкова сегодня просто нет. И я не знаю, откуда она могла бы взяться. В результате правление нынешнего президента будет ассоциироваться главным образом с кризисами – внешними и внутренними. Мне забавно слушать мнения людей, доказывающих, что президент совершил самостоятельный шаг и приблизился к победе-2012… Если что в перспективе и способно отдалить его от победы-2012, так это отставка Лужкова и почти неизбежный московский кризис ближайшей зимой.
– А как вы полагаете, Владимир Путин вернется в президентское кресло?
– Я не думаю, что это принципиальный вопрос. Его возможности зависят не от кресла.
– Что вы можете сказать об Украине, какой она стала при Януковиче?
– Меня вполне устраивает такая Украина. Заметьте, я не представитель Восточной Украины – я из космополитической, интернациональной Одессы. И отношение к «оранжевым» в Одессе было еще жестче, чем, допустим, в Харькове.
– Вы исключаете реванш Тимошенко в том или ином виде?
– Абсолютно. Эта игра сыграна. А выборы, которые состоятся на Украине 31 октября, вообще закроют тему – в частности, потому, что главный игрок после Януковича сегодня не Тимошенко, а Тигипко. Именно он отбирает у нее голоса – как и у Януковича, впрочем. Но он, в отличие от нее, вменяемая и договороспособная оппозиция.
– Интересно, а в перспективу объединения Украины и России вы верите?
– Я надеюсь до этого дожить, потому что Украина – часть России. Я не «верю» в это – я это знаю. Единый и многонациональный советский проект был во всех отношениях – научном, политическом, социальном, даже в смысле свободы – богаче, интересней и значительней сегодняшней расколовшейся России и любого из ее бывших сателлитов. При всех своих минусах СССР был для этой территории оптимальным решением.
– Тут я с вами согласен.
– Как большинство людей, которых я считаю умными.
– Существует поговорка: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?» Вы, положим, не бедный, но и не олигарх, и Латыпов, и Бялко, насколько я знаю, не миллиардеры. Более того, нет даже прямой зависимости между умом и, скажем, личным счастьем… Зачем тогда?
– Зачем что?
– Ум. Серые клеточки.
– Ум отчасти в том и состоит, чтобы отсекать разрешимые и важные для вас задачи от второстепенных. Перельману легче решить проблему Пуанкаре, нежели решить, что делать с миллионом от Филдса. И если подойти к вопросу строго формально, как и надлежит математику, – гипотеза Пуанкаре действительно проще. А главное – интересней.

Быков Дмитрий, Собеседник ru


Фото Андрея Струнина