(иронический рассказ)
 Любите ли вы, уважаемый читатель,  музыку Шопена? Если нет, то можете пропустить этот рассказ. Хотя, собственно, он не столько о музыке Шопена, сколько о поклонниках его музыки, которые, случается, попадают впросак из-за своей привязанности к польскому романтику. О  таких незадачливых любителях и повествует наш незатейливый рассказ.
Сначала поговорим о том,  где обычно звучит фортепианная  музыка. Конечно же, в благопристойном концертном зале с соответствующей акустикой. А где можно найти  такой зал? Конечно же, не в сельском клубе, потому что хорошему концертному залу нужен рояль самой лучшей и известной фирмы. Ведь играть того же Шопена невозможно, скажем, на пианино марки «Чернигов».  Играть-то можно хоть и на домре, но это будет уже не Шопен, а как-то фиговый листок. Уверяю вас, уважаемый читатель, играть Шопена нужно только на отличном рояле, со звонкими верхами, мягкой серединой и раскатистыми басами, плюс особенная акустика зала, с развитым эхом в пять – семь секунд, плюс особенная, гибкая кисть пианиста. С маленькой ладонью и короткими пальчиками Шопена вам никак не одолеть. Такой короткопалой ручкой  сбацать можно разве что "умца-умца"  под  два притопа, три прихлопа. Пальцы пианиста, исполняющего  шопеновские сонаты и этюды, должны быть эластичными и длинными, чтобы охватить ими  клавиши в диапазоне   двух октав.  Более того, чтобы сыграть этюды в тех темпах, которые задумал  польский романтик, чтобы выиграть  все каверзные пассажи, двойные трели, преодолевать октавные пируэты, нужно родиться а) вундеркиндом, б) тренироваться семь-десять  часов в день, начиная с пяти-шести лет отроду, и далее всю жизнь. Один день пропустишь – все,   мышцы задубеют, трели, форшлаги, группетто  не выиграешь, аккордовые скачки на дециму-ундециму смажешь, к чертовой бабушке. А на концерте непопадание в ноту всегда слушается страшно.  Представьте себе: играет, играет музыкант романтические мелодии прелюдий-полонезов-вальсов, разгоняется на кульминацию и вдруг бац, не попал с септаккорда   на секундаккорд  ноной выше, ай, фальшь,  зал обижен, знатоки переглядываются, недоброжелатели и конкуренты злорадно морщатся. Что-то подобное происходит на выступлениях фигуристов. Финалист идет к победе, выкатывается на лед, красивый костюм, камеры нацелены, комментатор заводит триумфальную песню, предвещая спортсмену высокие балы, напряжение растет, публика замирает, тренер краснеет, родственники бледнеют. И тут фигурист  разгоняется на тройной тулуп   и бах, неудачно, шлепок копчиком об лед! Досадно, но сам виноват, не доработал! И все, фигурист, тренировавшийся  долгие годы, с пяти-шести лет, выбывает с треском из соревнований, карьере капут.
Но у пианистов  провал  частенько сопряжен не только с личной неудачей, но и с крайней обидой зрителей. Они, выражая неудовольствие исполнителем, могут демонстративно встать, хлопнуть креслом и покинуть зал. Или освистать музыканта. Хотя нет, освистать зритель любит больше театралов, оперных певцов и премьеры композиторов. Сначала освистать, а позже сказать – ошибочка вышла, гений.  Но вернемся к Шопену.
Хотя польский композитор был и остается  одним из самых любимых и популярных  во всем мире, но в  узком кругу профессионалов считается даже чем-то неприличным брать его произведения в свой репертуар. Мол, Шопен слишком уж заигран, затаскан, на слуху.  От этой сентиментально-слащавой музыки   серьезных музыкантов просто уже тошнит. А может быть, некоторые музыканты просто не решаются   его исполнять, так как Шопена играют лишь самые выдающиеся исполнители, с которыми  тягаться далеко не всем под силу? На концерте опытному слушателю с первых же звуков становится ясно, что выступающий - музыкант средней руки, далеко не ас. Более того, не всем даже очень известным исполнителям удается, кроме идеального исполнения технических приемов высшего пилотажа, прочувствовать  еще душой и сердцем утонченный шопеновский мелодизм, и передать его красоту посредством  таинственных касаний подушечками пальцев черно-белых клавиш.  Это дано только самым даровитым из них. А их в мире  единицы. И тут даже не важно – лауреат ты или заслуженный. Если не дано тебе чувствовать тончайшую шопеновскую лирику, то все, играй что хочешь, хоть этюды Черни, а Шопена не трожь.
Поскольку выдающегося исполнителя услышать в концертном зале хотя бы в той же  провинции удается чрезвычайно редко, то как же нам, слушателям, быть? К примеру, где вы услышите  блестящего виртуоза Евгения Кисина, этот играет Шопена как бог, будто  Шопен – это сам Кисин или Кисин – это сам Шопен. Может быть, в записях? Да разве может запись заменить живое звучание рояля - того же Стэйнвея или Бехштейна?  Да никогда! Вот и приходится слушателям ждать случая: вдруг в город заедет  Святослав Рихтер или Евгений Кисин. А если вы живете в областном городе, да хоть и в Киеве, Одессе,  то эта знаменитая парочка туда уже не заедет никогда. Святослава Рихтера давно уже нет на белом свете, а Женечка Кисин скрывается от службы в российской армии где-то за рубежом. Но если вы очень терпеливы, то удача вас однажды все-таки настигнет, как она настигла  автора этих строк, правда, в  малопригодном для фортепианных концертов месте - на  курорте.
Каждый из вас, дорогие читатели, хотя бы однажды посещал курорт, к  примеру, черноморский. Основной репертуарный список на курорте – это концерты мастеров эстрады. Бывают на курортах и джаз-фесты, и  бардовские слеты, бывают кинофестивали  и  фестивали юмора.   В солнечной Ялте существует  органный фестиваль, чеховские чтения,   на берегу Черного моря проводятся конкурсы моделей, показы мод, да всякое разное бывает на курортах. Но  в основном  на курорте в сфере культурных мероприятий практикуется что-то легкое, непритязательное. С точки зрения легкости восприятия Шопен вполне даже ничего, может прокатить и на курорте.  Можно, хотя и с трудом,  предположить, что шопеновский концерт  привлечет каких-то  особенных, непьющих курортников, которые вместо того чтобы прямо с пляжа,  в купальнике и солнечных очках заскочить на какое-то пенное шоу в бар-ресторан, идут, переодевшись в строгие вечерние костюмы, в концертный зал слушать высокую классику. Может - для фасона?  Скорей всего -  для фасона, а  для чего еще? А может и из любви к искусству, такое тоже в среде курортников иногда случается.
Вот так и автор, решил пойти на концерт для фасона, классика ему на фиг на курорте не нужна, потому что где-где, а на курорте ее, настоящей, точно быть не может, не та среда. На курорт люди приезжают для чего?  Для того, чтобы  загорать, есть, пить,  флиртовать,  посещать  все указанные в путеводителе достопримечательности: замки, дворцы, галереи, башни, сераль, мечети, винные погребки, крепости, пещеры, маяки, казино, стриптиз-бары. И  чтобы активно  отдыхать, как-то:  на яхте,  рыбалке, с парашютом, в скафандре,   на ослике-верблюде-джипе и т.д.  А классику можно послушать и дома по радио, не так ли? Бесплатно!
Автор, в связи  с многолетним трудовым опытом  в должности преподавателя музыки,  вынужден был слушать классику по 12 часов на день. Но это не значит, что на курорте преподаватель расхолаживается и  не разглядывает афиши заезжих гастролеров. На черногорском курорте в Будве, где автор пребывала в летнем отпуске с двумя юными  дочками, огромные афиши обещали зрителям  лазерное шоу, сопровождаемое игрой лондонского  оркестра, или наоборот - выступление оркестра, сопровождаемое лазерным шоу на берегу Адриатического моря. Очень заманчиво, но, увы, заявленная дата обещала концерт лишь в следующем  месяце. А   классических впечатлений хотелось здесь и сейчас, вернее – хотелось юным дочуркам автора. Почему наших прелестниц потянуло на классический концерт, вместо знаменитых черногорских дискотек –  неизвестно. Может победил здравый смысл? Посудите сами, какой может быть смысл в посещении самых массовых,  тесных, практически, непроходимых  дискотек в мире, находящихся в  популярном молодежном курорте Будве? Вы не были в Будве? И не надо, если не побываете  – не велика потеря. Но если хочется, то - пожалуйста.
Чем знаменита Будва во всей Европе, так это молодежными  дискотеками. Их в Будве множество. Это летние открытые площадки, расположенные одна за другой на побережье, впритык друг к другу. Музыку на дискотеках звуковики включают на полную мощность, очевидно, чтобы заглушить конкурентов, да так громко, что в недрах земли, без сомнений, переворачивается и стынет от ужаса ядро. Дискотеки  посещают в основном приезжие черногорцы. Это такие особенные парни и девушки, наверное, вам об этом что-то известно, аномально высокого роста – от двух метров и выше. Это просто невероятно, но Черногория - страна настоящих великанов. Черногорские гиганты набиваются в дискотеки  вплотную. Плотнее, чем   слившиеся каменные блоки в боливийском городе Пума Пунку, между которыми даже лезвие не вставить.   Кроме превосходного роста и удивительной  медлительности, черногорцы отличаются еще одной особенностью – звуконепроницаемыми барабанными перепонками. Потому что громкий звук  на них никак не действует, и сколько ни прибавляй звук, люди-гиганты никак на это не реагируют. Черногорцы  на дискотеках сбиваются в  густое желе человеческих тел и, не имея возможности пошевелиться, а не то чтобы танцевать,   застывают в задумчивом оцепенении с вечера и до рассвета. Диковинное это зрелище:  стоящие в неподвижности под шквалом  музыки двухметровые  люди-шпалы, эдакое  сонное стадо  жирафов,  разомлевшее  от жары.
Вот и спрашивается, какой  смысл юным украинским туристкам  развлекаться на столь странной   дискотеке? Во-первых, в нее туристкам просто не втиснуться, не потанцевать – это во-вторых, в третьих, их никто на  дискотеке гигантов даже не разглядит – при средне-украинском росте метр шестьдесят три. При всей любви к дискотекам, культуру будвинских танцполо украинские девчата дружно забраковали. И  подивили маму-педагога неожиданным интересом  к серьезным культурным мероприятиям. Надо было пользоваться моментом и приобщать детей к классике. Ведь классика бессмертна. Остальное все - бренно и преходяще. В сознании автора так же брезжила надежда, что на черногорском курорте, как исключение, возможен приличный исполнительский уровень. Будет жаль, если девочки разочаруются.   Но риск – благородное дело.
Наша дружная компания взяла билеты и отправилась вечером, предварительно нарядившись в  вечерние платья, в концертный зал. Мы вышли со своей виллы и стали удаляться от гремящих дискотек в сторону   Бечичи, к сверкающему  огнями  отелю Splendid Conferencе, где, как утверждали гиды, не брезгуют останавливаться   коронованные особы и президенты. Подвез  к отелю нашу компанию курсирующий по горным дорогам   туристический вагончик. В гостинице, как и подобает пятизвездочным отелям, все сверкало и искрилось чистотой и новизной. Изящный метрдотель провела нас на третий этаж к концертному залу, у дверей которого  мы встретили небольшую стайку любителей классики. Небольшую, но зато какую: то были важные дамы в длинных платьях и ожерельях и преклонного возраста господа в смокингах. Публика была явно не черногорская: седовласая, среднего роста, с зашкаливающим  IQ  во взгляде. Автор сразу же предположил - публика имеет какое-то отношение к исполнителю, это либо его почитатели,  которые курсируют следом за ним по всем гастрольным  весям, либо друзья и родственники:  у них был  вид эдаких высокомерных знатоков шопенистов.  Откуда таким чудакам взяться на черногорском курорте? Днем с огнем таковых здесь не найти. Подобных  отмороженных меломанов  выращивают, предположительно, в  музыкальных спецприемниках, заваленных  старыми пластинками,   пыльными роялями, факсимильными нотами и посмертными масками Шопена и Листа.
И с этой меломанской компанией шопеноведов, от которой веяло холодком презрения к невеждам, не ведающим, что такое истинная страсть к пианизму,  мы проследовали в зал, открывшийся за минуту до концерта, так как там, по всей видимости, разыгрывался  до сей поры наш артист. Надо сказать, что у пианистов обычно не принято разыгрываться непосредственно перед концертом. Мозг и душа  артиста должен отдохнуть, и за несколько часов до концерта рояль и артист молчат. Ведь рояль, как гласит поверье, бытующее среди пианистов, это живой организм. С ним следует обращаться крайне бережно и учтиво. Иначе он может отмстить обидчику и выкинуть  на концерте что-то из ряда вон выходящее. Могут, например, стать глухими верха, грубыми басы, сухим и безжизненным звук среднего регистра. Тогда говорят, что виной температура в зале или погодные условия. Но зря так говорят. Это мстит артисту обиженный рояль. На репетиции все отлично, а на концерте – нате вам, приехали: могут вдруг порваться струны, или упадет ни с того ни с сего крышка рояля, откажет педаль. Даже нотные листы на пюпитре могут взбунтоваться и то падать на пол, то  склеятся и не переворачиваются.  Рояль так же может войти в сговор  со стульями, и те будут во время концерта скрипеть под разволновавшимися зрителями,  как-то невпопад музыкальному ритму. Рояль, если разойдется, то может выдохнуть облако пыли из своих недр, и зрители начнут наперебой чихать,  кашлять в самой тихой и нежной  части произведения. Или клавиши начнут плутовать,  сбивать музыканта, и тот в самом простом пассаже   явно напортачит, позоря артиста, будто он и не лауреат никакой, а двоечник из сельской студии.
Но наш пианист ничего подобного, наверное, о приметах не знал, и это его погубило. На афише курортной значилось, что в концерте  выступит словацкий пианист, лауреат  международного конкурса господин Х. И зрителям оставалось довериться судьбе, пусть пианист будет на уровне, потому что международным лауреатом просто так не становятся. И этими доверчивыми зрителями были мы – автор и ее две дочери Алена и Диана. Мы  пошли в зал, уселись на свои места и осмотрелись. Зал был довольным странным для пятизвездочного отеля. Он был,  похож, скорей,  на незатейливый  заводской зал заседаний.  Стены зала были скучно-белыми, без какой-либо лепнины, картин или портретов известных личностей, а потолок без люстры.   Сцена отсутствовала, а белый рояль стоял  на небольшом возвышении. Я села  между девочками, чтобы по ходу концерта давать им обеим кое-какие музыковедческие пояснения, хотя  сразу же стало понятно, что сделать это будет невозможно. Едва я  шепнула пару фраз девочкам, как шопеноманы  с неудовольствием   оглянулись на нас. Лучше бы они этого не делали. В  их  уничтожающем взгляде читалось: все, кто нарушает шепотом священную  тишину зала, - последний гад, сволочь и тварь пресмыкающаяся. Так что с разъяснениями придется погодить.  И тут в зал вбежал молодой  пианист, поклонился и сел за рояль. Наконец-то, наша семья в сборе, и готова окунуться в океан дивных шопеновских гармоний. Да не тут-то было. С первых звуков рояля с океаном произошла какая-то экологическая оказия.  То ли нефтяной танкер перевернулся, и по музыкальной волне пошла муть, то ли смерч поломал корабельное днище и закружился в водовороте, опускаясь  с обломками на дно. Но что же было не так? К своему ужасу я поняла, что Шопен это вовсе и не Шопен вовсе, а какая-то драная  псина. Если в вальсах и полонезах и угадывался Шопен, то только в сопровождении. Но знаменитые  мелодии шопеновских вальсов и полонезов куда-то исчезли. Пианист порхал  правой рукой по клавишам, но они отвечали ему через одну,  две, а то и три. И все же  мало просвещенному слушателю казалось все обычным, есть рояль, есть пианист, на пианисте бабочка, льются какие-то приятные гармонии, можно даже и растрогаться. Тем более что это гармонии из шедевров мировой классики. И моя дочь Диана, сидящая слева от меня, вдруг растрогалась и уронила слезу. О, слезы юности. О, романтические вздохи и мечты. Сердце юных особ так порой трепетно и ранимо. Диана, очевидно, вспомнила что-то наивное и трогательное  из детства, ее умилило, что мама и сестричка теперь с ней рядом, где-то неподалеку плещется Адриатическое море, и слезы градом полились из ее прелестных зеленых глаз. Увидев слезы Дианы, я хотела ей сообщить, что она зря так проникается, потому что это вовсе не Шопен, а драная  собака.  Но впереди нас сидели грозные шопеногренадеры, поэтому шепнуть ничего автор  не могла. Ладно уж, пусть ребенок поплачет,  романтические грезы тонкой души требуют вздохов и слез. Но чем дальше я слушала вместо Шопена дрянной собачий вальс, тем больше приходила в истерическое возбуждение: Господи, пианист играл на рояле, на котором не отвечали почти все клавиши среднего регистра! Откуда взялась эта старая развалина?! Наверное, из какого-то убитого кабака! Да и в какой стране мы находимся? Что нам  о ней известно? Разве в Черногории есть музыкальные школы, консерватория, конкурс имени какого-то великого черногорского композитора?!  Нет тут ни своего Шопена, ни Листа, ни Бетховена. Тут есть странные люди-жирафы без слуха, которые сбиваются на дискотеках в безликое  сонное стадо. В этом черногорском крае можно поставить на сцену какое-то корыто, рояль без клавиш,   пригласить на гастроли пианиста международного класса, и народ отреагирует сонным безмолвием! Плевать, это же Черногория!  Но если черногорцы, допустим, пещерные дикари, то пианист-то, лауреат международный,  куда смотрит? Он ведь репетировал, видел: клавиатура убита. На ней не только Шопена, но и собачий вальс не сыграть.  По концертным канонам артист имел право либо отказаться от концерта, либо потребовать исправный рояль. Почему же он этого не сделал? А Шопен, что он чувствует на небесах, у него, наверное,  жуткое настроение, думает:  написать, что ли, еще один сякой такой революционный этюд, чтобы все отели черногорские с  белыми роялями, на фиг, спустить в унитаз, дурят людей, сплошь и рядом  на курортах дурят!
Теперь я оглянулась на свою дочь Алену, сидящую справа, чтобы шепнуть ей важную новость: мол, не расстраивайся, не разочаровывайся, это не настоящий концерт, фальшивка, мол, не повезло, в другой раз, в другом месте, обещаю, вы услышите, как должен звучать настоящий Шопен! Но только я сделал вдох, чтобы обратиться к Алене, как сидящие впереди старперы оглянулись и зашипели словно змеи. Да что же они так балдеют, вместо того, чтобы освистать пианиста, тупо лупящего творения Шопена по  сломанным клавишам? Быть может, пианисту отвалили кругленькую сумму, вот он и валяет дурака, паинька,  прилежный ты наш мальчик. Алена, усиленно пытаясь понять, что происходит, делает круглые глаза и смотрит то на пианиста, то на маму, то на сестру. А маму начинает потихоньку разбирать смех. Ей так хотелось засмеяться и  захлопать, кричать браво, великолепно, бесподобно, но  вместо этого ее окончательно разобрало, и   автор  просто сотрясалась от беззвучного смеха. Да и Диану было жаль, она заливалась такими искренними слезами, пусть поплачет. Когда мы еще соберемся все вместе и послушаем Шопена? Вот мы так мы весь   концерт  и сидели: сотрясающаяся от беззвучного смеха мамаша,  проливающая романтические слезы Диана, и  обескураженная столь контрастным поведением своих родственников Алена.  Наконец-то пианист исполнил  на ампутированной клавиатуре  завершающую каденцию, встал и поклонился зрителям. Уф, теперь можно, под гром аплодисментов старческой кавалькады, вскочить со своих мест и вдоволь насмеяться. Я позвала за собой дочерей  к роялю и  пробежала пальцами по клавишам  хроматическую гамму. Вместо двенадцати звуков моим пальцам ответили только пять.
- Но как же?! – спросила пораженная Диана, рассматривая беззубый рояль.
- А я-то думаю, – сказала Алена, - что  происходит: Диана почему-то весь концерт рыдает, а мама в то самое время  давится от смеха.
- Но как же?! – снова спросила крайне озадаченная Диана, взмахнув  еще мокрыми от слез ресницами.
И тут мы с Аленой дружно рассмеялись. Вот так порой по-разному слушатели воспринимают одно и то же действо: кто-то сентиментально рыдает, кто-то делает вид, что  понимает больше всех, кто-то вообще ничего не понимает, а кто-то если и понимает нелепость происходящего, то ничего изменить не может.