Скажи мне, что ты подаришь жене на 8 марта, и я скажу, кто ты. Наверно, с этим трудно поспорить. Но что можно сказать о трех закадычных друзьях, подаривших женам в этот краснокалендарный день коллективный подарок – восьмимартовского бомжа? Да-да, обычного, всамделишного бомжа, поднятого накануне из весенней лужи, а затем тщательно отмытого детским мылом в новой ванне Ходасевича, наодеколоненного "Hugo", закутанного поначалу в безразмерный халат кузнеца Гриценко, а затем переодетого в костюм Безсонова. Подарить бомжа своей жене – такое, похоже, еще никому не приходило в голову.

Что, уже смешно? Хочется узнать, как все происходило, в деталях?.. Однако начиналась эта история не так весело, как может сейчас показаться.

Каждый из трех приятелей, которым давно перевалило за сорок, переживал творческий застой и личностный кризис. Общаясь между собой, друзья стали склоняться к мысли, что неудачник – ключевое слово настоящего времени, в котором они безнадежно завязли, подобно слепой кляче, сдуру забредшей в непроходимую топь. Все чаще стали использовать это словечко и их жены, используя его как связку между бранными словами в супружеских перепалках. "У тебя наверняка ранний климакс, - однажды огорошила Вера своего мужа, Женьку Безсонова, неожиданным приговором и тут же пояснила. – У души твоей, видно, закончились менструальные творческие циклы, что немедленно сказалось на ваших отношениях с музой: ты, дорогой, отныне навсегда утратил для нее привлекательность. Как Мастер".

В тот день, когда Вера пригвоздила Безсонова столь метким наблюдением (это случилось после Крещения, когда с елки запоздало сняли игрушки, а саму елку вынесли на мусорку, после чего дом вмиг пронзительно опустел, словно в нем похозяйничали воры, обокрав его подчистую), Женька не стал спорить с женой. Так же пусто и одиноко, как в доме, было и на душе у Безсонова, с которой нежданно-негаданно случился не то климакс, не то коллапс, а может, даже преждевременный апокалипсис. Как бы там ни было на самом деле, Безсонов чувствовал себя разбитым и беспомощным, точно пьяница, неспособный даже опохмелиться. Он ясно отдавал себе отчет: все дело в его вдохновении. Оно вдруг просочилось из Женькиного разума, как вода сквозь пальцы, и не желало больше являться ему ни в каком виде. Более того – вдохновение, или то, во что оно обратилось, покинув Безсонова, принялось откровенно гадить и за что-то мстить ему. Он все чаще замечал, как на его текстах, то там то сям беспорядочно разбросанных в Сети, стали возникать жирные пятна, будто их залапали пренебрежительными, презрительными взглядами. А некоторые тексты даже были грубо почерканы, скомканы или прожженны в нескольких местах сигаретным пеплом, невзирая на то что тексты эти существовали исключительно в Сети, а раз так, не имели материального воплощения.

Не лучшие времена переживал и Вадька Ходасевич. Супруга его, Нина, перебралась спать в комнату к детям, перестала варить Ходасевичу борщи, а сам Вадька, казалось, навсегда разучился колдовать над глиной. С некоторого времени керамика выходила из его муфельной печи либо уродливой и сморщенной, как груша из сухофруктового компота, либо бесшумно трескалась и разваливалась в руках, как мумия Тутанхамона. Один раз Ходасевич выпек круглый глиняный корж, который вдруг вырвался из его рук и сломя голову покатился прочь, точно обезумевший пережаренный колобок. (По прошествии недели или две Ходасевич прочел в газетах, что в сосновом бору под Токарями нашли мертвую лису, у которой были сломаны обе челюсти, а между остатками выбитых зубов застряли кусочки обожженной глины.) А в тот раз, когда Нинка, потеряв всякое терпение, накинулась на мужа, Вадька, устояв под ударами ее кулачков, отковырял в печи вместо очередного шедевра жалкий кривенький уголек. Нинка в тот же миг выхватила уголек из его рук и сгоряча швырнула в него. К счастью, промахнулась – к счастью для Ходасевича и для нее самой. Потому как невзрачный, неприметный на вид уголек-огарочек, оказавшийся на удивление увесистым и прочным, разнес вдребезги хрустальную вазу (видать, не хрустальную), стакан, настольную лампу, электронный будильник, мобильный Нинкин телефон и, сверкнув напоследок чистой алмазной гранью, разбил оконное стекло и был таков… Сколько потом Ходасевичи ни рылись в грязи под окном, обратив на себя внимание, наверно, полдома, но бриллиант так и не нашли.

Серега Гриценко подрядился выковывать мечи местным толкиенистам и ниндзя. Однако мечи, едва покинув кузницу, которую Гриценко устроил в гараже, по необъяснимой прихоти судьбы неизменно обретали новую, самостоятельную жизнь. Кинжалы, мечи и палаши внезапно становились строптивыми и непредсказуемыми, словно ими управляла невидимая вражеская рука, и все норовили оттяпать кому-нибудь палец. А одного ниндзя его новый меч чуть не лишил жизни; благо в тот момент нагрянул Гриценко, пришедший за платой за меч, с которой скряга ниндзя бессовестно затягивал. Увидев, как злобный меч готовится отрубить незадачливому ниндзя голову, кузнец не растерялся и огрел меч таким крепким матерным словом, что стальной забияка в мгновение ока переломился, зависнув в воздухе, пополам.

Гриценко перековал драчливый клинок в половник и торжественно вручил его Людке, своей драгоценной супруге, но та, вместо того чтобы подливать мужу добавку рисового супа, предпочитала постукивать Серегу половником по спине. А на 23 февраля Людка, казалось, совершенно с бухты барахты подарила ему деревянную игрушку – двух кузнецов: Медведя и Мужика. Потянешь за один рычаг, по наковальне бьет Медведь, потянешь за другой – стучит молоточком Мужик. А из наковальни после каждого удара по ней слезы брызжут. Словно нестерпимо больно и стыдно наковальне за тот бесполезный, показушный стук. И так горько стало Гриценко, глядя на ту жестокую игрушку, что он сам едва не расплакался.

Поспешил Гриценко поделиться горем с Вадькой Ходасевичес, а у того беда похлеще: Нинка подарила ему на День защитника отечества ночной горшок. При этом не удержалась, обронила с ехидцей: "Потужься, дружок, как следует. Того гляди, снесешь золотое яйцо, раз алмазное просрал". Ночной горшок оказался глиняным, но обработан, обожжен и расписан столь умело и искусно, что Ходасевич, четыре дня кряду страдавший запором, семь раз порывался сходить на глиняное чудо. И сходил бы, непременно сходил бы на восьмой раз, если бы не Безсонов, заваливший вдруг к друзьям с подарком от жены и двумя бутылками водки. Веркин подарок, продолговатый и довольно объемный, был завернут в кусок плотного непрозрачного целлофана. Он так заинтриговал Ходасевича, что тот тут же забыл про свой слабительный горшок и что семь раз безрезультатно покушался сходить на него по-большому.

Когда Безсонов развернул целлофан, друзья остолбенели – там была надувная девка. Нет, назвать надувную женщину, подаренную Безсонову на 23 февраля, девкой, пожалуй, было бы непростительно грубо и обидно для нее. Эта была настоящая надувная леди! С благородными точеными чертами лица и великолепной фигурой. Причем она невероятно походила на какую-то из известных писательниц. Друзья принялись наперебой тискать ее надувные груди и гадать, кому они принадлежат: Франсуаза Саган… Агата Кристи… Маргарет Митчелл… Джоан Роулинг…

- Вот что, мужики, выпьем водки, - предложил выход Безсонов. – Тогда легче будет понять, что за писательницу мы станем трахать: Донцову или Жорж Санд.

- А что, мы трахаться с ней будем? – наивно спросил Ходасевич.

- А то! – облизнулся Гриценко мартовским котом. – А не хочешь, пойди книжки почитай.

В ночной горшок, точно в застольную чашу, опорожнили обе бутылки, размешали водку половником, выкованным Гриценко из опального меча ниндзя, и пустили горшок по кругу. Выпив водки, приятели по очереди отымели надувную писательницу, забыв выяснить, как ее имя и какие известные романы она написала. Спустя время, надравшись вдрызг и по новому кругу изменив женам с латексной бестией, мужики перестали дуться на жен, простили им их дурацкие подарки и под конец перебросились между собой идеями, какие подарки подарить женам на 8 марта.

Сейчас ни один из троих не может с ясной уверенностью утверждать, кому из них первому пришло в голову подарить женам бомжа. Один подарок на трех жен – ни пушистая кошечка и не длинноухий кролик, а живой матерый бомж. Чтоб женщины глянули на это опустившееся, низменное создание и в тот же миг вспомнили и оценили по достоинству своих мужей.

На том и порешили, после чего разошлись. Каждый со своим подарком, кроме Безсонова: так Ходасевичу понравилось трахаться с надувной писательницей, что он выпросил ее у Женьки на недельку-другую. Безсонов расстался с куклой без малейшего сожаления – совершенно не пришлись ему по душе латексные сиськи и задница…

В десять утра 8 марта собрались у Ходасевича. Вадька заказал по телефону службу перевозок, Безсонов принес пиджак и галстук, в котором обычно ходил на редколлегии, Гриценко буквально на себе приволок бомжа, выловленного накануне и удерживаемого под домашним арестом в Серегином гараже; лишь со второй попытки натянули на подарочек пиджак и брюки (бомж на удивление попался довольно упитанным); Гриценко сделал новую ходку в гараж и притащил картонный коробок из-под нового холодильника, который они с Людкой приобрели всего месяц назад; запихнули в короб бомжа, предварительно поставив ему под глазом фингал и пообещав парню денег, если тот будет вести себя паинькой и произведет должное впечатление на женщин, и отправили посылку "Автолюксом" Безсоновым домой: Вера вздумала организовать восьмимартовский девишник и принимала у себя гостей – Нину и Люду. Подругам было невдомек, какой сюрприз приготовили им коварные мужья. Тем более никому из женщин не пришло бы в голову, что синяк под глазом "сюрприза" вовсе не синяк, а электронный жучок – микрокамера, прицепленная к физиономии бомжа со шпионской целью: дабы не упустить ни одной мелочи из предстоящего безобразия.

Вера и Нина уже сели за стол, выпили по бокалу шампанского, а Людки Гриценко все не было. Наконец пришла и она, а следом за ней поспела посылка от "Автолюкса". Девки прямо обалдели, обнаружив в громадной коробке живого приятно пахнущего мужчину, а Людка, самая чувствительная из подруг, даже в обморок чуть не упала. (За мгновенье до того, как вскрыть картонку, Вера увидела надпись "Двухкамерный холодильник" и счастливо подумала, что совершенно не знает мужа, что он наконец повзрослел, раз решился на такой широкий жест, как новый холодильник.)

Бомж не подкачал. Да он повел себя, как заправский Казанова! Заулыбался, будто Бред Питт, преподнес девочкам по гвоздичке, стишок восьмимартовский прочел… и давай лапать чужих жен. Такое стал вытворять! Сначала с Людкой, самой чувственной, затем со строгой Верой, потом с Нинкой, потому как и она была не против, затем с двумя из них, со всеми сразу; потом, точно султан, повелевающий гаремом, приказал девочкам раздеться догола и ублажать друг дружку в его присутствии, пока он вновь не пожелает к ним присоединиться. Черт, до чего же хорошая вещь комбинаторика! Вот что значит, когда мужик один на трех женщин!

…Когда бомж, всего за несколько секунд прокрутив в голове возможные и невозможные варианты любовных игр с тремя прекрасными незнакомками, кончил наконец мечтать и лишь попытался взять Людку, самую чувствительную, за руку – такой получил от нее удар ниже пояса! Бомж мигом сложился пополам, никак не ожидав такого гостеприимства. Потом Вера добавила, затем Нина, потом еще раз Люда… Не прошло и пяти минут, как бабы отходили мужика без всякой комбинаторики.

Но троице приятелей всего этого увидеть, увы, не довелось. Точно партизаны, они засели дома у Ходасевича перед монитором, радиосвязью связанным с жучком-камерой. Единственное, что они успели увидеть и запомнить, – это разгневанное Людкино лицо, а следом за ним – носки безсоновских туфель, которые Женька сдал бомжу напрокат. Затем резкая вспышка – и кромешная тьма!.. После друзья узнали, что Вера, бившая бомжа второй, угодила ему кулаком в глаз, точно в фальшивый фингал – микрокамеру. И партизанское кино тотчас закончилось.

Но тогда, когда они потеряли связь с жучком и погрузились в зловещий мрак, мужчины рассудили по-своему: будто бомж в сговоре с их женами, будто он вообще, прикинувшись бомжом, нарочно улегся в лужу, чтобы его вымыли детским мылом и как огурчика отправили "Автолюксам" к чужим женщинам, которые тут же отдались ему, причем в самых извращенных формах. Тьфу! Надо ж было так лохануться!.. Но хуже всего, выяснилось вдобавок, что у Ходасевича, в доме которого устроили подпольный штаб наблюдения за бомжом и неверными женами, как-то непростительно быстро кончилась водка. И ни одной заначной бутылки больше не нашлось.

Завело это парней пуще прежнего; горячий Гриценко места себе не находил, не зная, на ком бы сорвать свою злость… И тут, очень даже кстати, Ходасевич вспомнил про латексную писательницу, спрятанную им под кроватью шестилетнего сына. ("Чтоб Нинка не догадалась", - хитрым шепотом признался он.) Известно, что секс снимает у мужчины лишнюю агрессию и возвращает его уму трезвость и рассудительность. Но когда Ходасевич приволок надувную женщину, друзья были неприятно поражены теми вопиющими переменами, которые произошли с ней: у куклы и следа не осталось от былой латексной красоты, зато появились сильные отеки под глазами, но, главное, у нее жутко вырос живот, будто она была на шестом месяце.

- Я не сплю с беременными, - недовольно нахмурился Гриценко.

- Так ведь она надувная! – удивился реакции друга Ходасевич. А Безсонов просто сплюнул с молчаливым негодованием.

Раз с сексом у них тоже ничего не вышло, а эмоции продолжали бить через край, было принято единогласное решение ехать сейчас же домой к Безсонову и убить бомжа. Чтобы впредь не повадно было тому покушаться на чужих жен! (Приятели уже и не помнили, что именно они и спланировали это самое покушение.) Гриценко вооружился половником, перекованным из меча ниндзя, Ходасевич отыскал среди керамического хлама черепок потяжелей – одно из своих неудачных творений, а Безсонов взял то, что принадлежало ему по праву, – свою надувную женщину. Пусть и с отекшими глазами и разбухшим животом.

Безсонов забросил куклу в багажник гриценковской "шкоды", и они весело рванули на казнь.

Приятели гурьбой ввалились в безсоновскую прихожую, громко чертыхаясь и смачно предвкушая, как их кулаки хрястнут по наглой, коварной роже бомжа – а затем ногами его, ногами!.. Но ни убить, ни даже просто накостылять ему не получилось. Друзья хором оторопели, застав бомжа в окружении плачущих, ревущих в голос их жен. Вера, Нина и Люда наперебой угощали прохвоста разносолами и сладостями, подливали ему коньяка и настойки, кружили возле него преданными ангелами и, разинув доверчивые рты, слушали взахлеб его душераздирающие истории. Печальные признания о бесконечных скитаниях, о невыносимой жизни под дождем и снегом, о вечной неприязни и открытой ненависти благополучных людей и о том странном, удивительном, непреходящем воодушевлении, с которым бомж-балагур проживал эту скудную, голодную, бесчеловечную жизнь…

Ходасевич, Безсонов и Гриценко замерли на пороге и, не проронив ни слова, слушали сбивчивый, косноязычный рассказ человека, обретшего счастье среди мусорных баков, подвальных крыс и обывательских презрительных взглядов. При этом друзья чувствовали одно и то же, что этот нелепый, жалкий человечишка нашел себя в жизни, как бы странно и страшно это ни выглядело, а они нет; бомжу и по правде фартило, ему перло – а им троим нет… Первым избавился от оцепенения Ходасевич: он прямо взвился на счастливого бомжа и принялся гнать его в шею. "Эй, Вадька, ты что себе позволяешь! Будешь в своем доме, там и командуй!" - заступилась было за бомжа Вера, но тут и ее подруги засобирались по домам, потянули за собой мужей.

А бомж под шумок, втихаря, не тая ни на кого обиды, улизнул из квартиры Безсоновых, прихватив с праздничного стола бутылку коньяка, апельсины и полхлеба. Когда спохватились, бомжа и след простыл. Однако его бегство никого особенно и не огорчило, все были уже озабочены планами на завтра.

Безсоновы проводили гостей и наконец остались вдвоем. Восьмое марта еще не закончилось, поэтому Женька вызвался убрать со стола и вымыть посуду. Вера некоторое время отчего-то дулась, молча поглядывая на супруга, с деловитым видом хозяйничавшего на кухне, затем не сдержалась и попросила у него прощения за глупый подарок.

- Какой подарок? – рассеянно уточнил Женька, не отвлекаясь от мытья посуды.

- Как какой? – мрачно удивилась Вера. – Я ж тебе куклу подарила. Забыл, что ли?

- Забыл… - упавшим голосом признался Безсонов – он и вправду забыл надувную куклу в багажнике гриценковского авто. Тотчас бросив посуду, Безсонов кинулся к двери, надеясь догнать друзей… Но те опередили его – сами принесли куклу.

Вернулись все: Ходасевичи и Гриценко. И даже бомж снова был здесь: его лукавая рожица то и дело выглядывала из-за широкой спины Гриценко.

- Вот, ты забыл ее, - смущенно пробормотал Ходасевич и протянул Безсонову надувную женщину, которую с большой осторожностью нес на руках.

- Что это с ней? – воскликнула Вера, подозрительно уставившись на живот куклы.

- Да ваша красотка беременна! – противно хихикнул сзади бомж.

- Молчи, дурак! – рявкнул на него Гриценко. – А то сделаю так, что будешь всю жизнь резиновой бабе алименты платить!

- На девятом месяце, поди, - опытным взглядом определила Нинка.

- Как на девятом?! – Безсонов не хотел верить своим глазам. – Час назад еще на шестом была!

- Ой, так что мы стоим, девочки! Надо срочно воду греть, будем сейчас роды принимать, - засуетилась Людка.

- Согрешил с ней, Безсонов? – метнув взгляд в сторону латексной соперницы, Верка с укором и жалостью посмотрела на мужа, а тот, никого не замечая вокруг себя, бережно опустил беременную куклу на кровать, подложил подушку под ее голову.

- Ты тоже был с ней? – сурово насупившись, Нинка ткнула локтем Ходасевича в бок.

Пришел черед обо всем догадаться и Людке; она ничего не сказала Гриценко, лишь с мстительной радостью подумала: "Погоди, вернемся домой, я тебе такую оргию закачу!"

Но воду все же нагрели. Вера принесла сухое полотенце, Людка неведомо где раздобыла самоучитель акушера, а меньше чем через четверть часа кукла родила – и в следующий же миг испустила дух. В смысле сдулась.

Родился мальчик. Настоящий, не латексный. Спокойный и молчаливый, с розовыми крепенькими ручками и ножками, живыми светлыми глазками, а главное, похожий одновременно на Гриценко, Ходасевича и Безсонова. Но Женьке вдруг взбрендило, что именно он является единоличным, полноправным отцом малыша. И Безсонов бесцеремонно выставил из дома друзей и их жен. А бомжа вообще спустил с лестницы, поймав его за мерзким занятием: бомж пытался тайком вложить в уста младенца хлебный мякиш, смоченный в коньяке.

Как ни странно, Веру совершенно не удивило такое поведение супруга. Она с интересом и затаенной завистью наблюдала, как Безсонов трепетно хлопочет вокруг ребенка. Поймав ее взгляд, Безсонов спросил:

- Что будем делать?

На что Вера миролюбиво рассудила:

- А что ты хотел? Воспитаем. Тебя воспитала, вот и его выращу и воспитаю.

Но Безсонов решил не упускать инициативы из своих рук: сам менял малышу памперсы (а потом приучил его ходить на расписной горшок – подарок семьи Ходасевичей), сам подогревал молочко и упрямо не допускал к сыну даже старых друзей. Он вдруг почувствовал истинное призвание в воспитании сына, обучил его компьютерной грамматике и привил любовь к обычному букварю. Малыш рос не по дням, а по часам. Ему быстро наскучили деревянные Медведь и Мужик с их плакучей наковальней, половник-оборотень, бестолковые мечи ниндзя и прочие игрушки Сереги Гриценко. Вскорости мальчуган научился читать, писать и различать между собой разные литературные стили. А уже в неполные три месяца он сочинил свой первый роман. Безсонов не мог нарадоваться на сына, продолжал рьяно пестовать и опекать его, вдохновляя его на новые повести и романы. При этом Безсонов неустанно повторял: "Я – его муза, я – муз, музон, музычара! Я сделаю все возможное и невозможное, чтоб стать ему тем единственным и незаменимым, кого мне так не хватало всю мою жизнь".

Вера, слушая не раз эти заклинания мужа, лишь крутила пальцем у виска. Однако даже бомж, который вдруг повадился ходить в дом Безсоновых и томным взором следовать за каждым шагом и жестом Веры, был бессилен, если бы и очень захотел, заставить Безсонова изменить отношение к своей роли в жизни малыша. Друзья же, напротив, вполне снисходительно отнеслись к Женькиным причудам: "Ну, возомнил мужик себя музой – что тут, право, особенного? А вреда-то вообще никакого!"

март 2008 г.